Аня смотрела на него
совсем по-иному. Никогда раньше её глаза не выражали столько проникновенного
интереса, будто Василий раскрывал перед ней сокровенные тайны бытия, и никто
другой до него этого, сделать не мог. Растерявшись, к неудовольствию публики,
Морозов торопливо раскланялся и уступил сцену джазовому дуэту студентов
консерватории. На выходе те дружески потрепали его по плечу: «Далеко пойдёшь».
Изольда Матвеевна метнулась навстречу откуда-то из подсобок, радостно (уже
который раз за эти дни) обняла его и впервые, как собственного сына, поцеловала
в лоб:
— Умница! Вася, ты
божественно извлекал звук! У тебя на кончиках пальцев тончайшее чувствительное
устройство. Ты превзошел сам себя. Вот из таких «превзошел» и получается
настоящая музыка.
— Без вас, Изольда
Матвеевна, ничего этого не было бы, — потупился ученик.
— На моём месте мог
оказаться другой учитель, а вот на твоём уже никто не может оказаться. Дорога в
мир большой музыки тебе открыта! — и тут же она прочла его насквозь: — Ну, беги
к Ане, я же вижу: тебе не хочется пожинать лавры, тебя интересует только один
цветок. Ах, как это романтично! Но не забудь, вечером у нас запись на
телевидении, будешь исполнять что-нибудь своё. И ещё с тобой хотели поговорить
журналисты. Не возражаешь, если я при этом буду присутствовать?
— Ну что вы, Изольда
Матвеевна, я к ним без вас вообще не пойду.
— Хорошо, беги, Аня в
зале.
Но Аня была уже не в
зале. Она ждала его в коридоре, задумчиво смотрела в окно. Когда повернулась к
нему, взгляд ее оставался тем же, что заставил Василия вздрогнуть на сцене.
— Вась, ты — гений, —
просто и тихо сказала она.
— Не знаю, — честно
признался он.
В этот момент для него
не имели значения все его таланты и стремления, Анин образ полностью заслонял
их, не оставляя малейшей возможности даже думать о чём-то другом.
— Ты меня любишь? — так
же прямо спросила Аня.
— Да, — не раздумывая,
ответил Василий.
— Больше, чем музыку?
— Музыка — это для тебя,
— нашелся он.
Она вдруг переменилась в
лице, в глазах сверкнула лукавинка от прародительницы Евы:
— А вот интересно, как
бы ты сказал музыкой, что чувствуешь?
На секунду Василий
растерялся, но только на секунду. Уже в следующий миг он взял Аню за руку и
увлёк за собой в первый же по коридору кабинет, где стояло старое пианино
«Тюмень». Сел и вдруг стремительно врезался в клавишный строй двенадцатым
этюдом Шопена. «Революционным». И руки, перенимая душевную бурю, полетели...
Каждая — со своей темой, отражающей противоположные начала, смешивающиеся в
общем мелодическом водовороте. Только блестящий пианист и композитор Фридерик
Шопен мог вложить столько порыва, столько страсти и темпа в фортепианное
произведение. И Василий Морозов был одним из немногих, кто, спустя почти двести
лет, мог повторить его. За две минуты нанизанных друг на друга пассажей,
пробитых насквозь аккордами возвышенной темы, Василий выразил больше, чем
многолетнее томление и тихие разговоры при луне. Да и какая девушка устоит
перед романтизмом Шопена, если только она не предпочитает ему одесские куплеты?
