- Ты цель прямо в
сердце, чтобы владыка не мучился, - шепнул где-то поблизости Федотов, и
Анисимов навел мушку на грудь митрополита Вениамина.
- По
черносотенно-религиозной контре...
«А если бы заставили
расстреливать царя?! Ведь кого-то заставили. Господи, помилуй мя, грешного...»
- Пли!
Анисимов спустил курок.
Залп оглушил на мгновение, заставил закрыть открытый при прицеливании правый
глаз. Он знал точно - его пуля сейчас разорвала сердце отца Вениамина, и где-то
рядом еще шесть раз по девять грамм. Открыл глаза. Митрополит стоял невредимым
и все так же задумчиво смотрел в небо. Казалось, собственный расстрел его уже
не интересует, душа и разум давно устремились к Тому, служению Которому он
посвятил всю свою жизнь. Но тело оставалось невредимым! Из оцепенения Анисимова
вывел истошный крик Кожаного:
- Вы что, курвы, мать
вашу! Глаза не продрали! Да если бы в ночном бою, да с десяти шагов, да вас
давно бы всех любая белогвардейская сволочь перестреляла! Заряжай!
Еще секунда. Клац-клац.
- Пли!
После пятого залпа
солдаты зароптали. Растерялся даже сам Кожаный. Для поднятия «боевого духа» он
самолично проверил все семь винтовок и сам встал в строй, раскобурив свой
именной маузер, приказал сделать пять шагов вперед.
- По моей команде...
- Я слышал, в других
странах больше одного раза не расстреливают, - довольно громко заявил Федотов.
- Молчать! Ты мне эту
буржуазную демократию брось, а то встанешь рядом за контрреволюционную
пропаганду! Фокусник этот поп! Факир, мать вашу! Что, не видали, как в цирке
баб распиливают? Заряжай! Пли!
После шестого залпа
некоторые украдкой крестились. Стреляли уже почти в упор, но митрополит
оставался невредим. Кожаный настолько рассвирепел, что, казалось, окажись
сейчас перед ним сам Михаил Архангел, он и его бы приказал расстрелять.
- Заряжай!
И тут стоявший с краю
молодой красноармеец, призванный недавно из тамбовской губернии, упал на колени
и слезно, как перед иконой, взмолился:
- Батя, помолись,
измучились мы в тебя стрелять!
Отец Вениамин
встрепенулся и вернулся с неба на землю. Будто позабыл чего. Он беззлобно
посмотрел на своих убийц и как-то по-отечески взглянул на солдата, который
смущенно поднимался с колен. Грудной голос митрополита вернул ту ночь 27
августа 1922 года к земной кровоточащей реальности.
- Благословен Бог наш,
всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь, - произнес владыка и осенил
крестным знамением расстрельщиков. Кожаного при этом жутко перекосило. Пена
ненависти выступила у него на губах. Неистово, с перекошенным ртом он словно
вытолкнул из себя:
