Кожаный в своей кожаной
куртке казался каким-то двужильным в осуществлении мировых замыслов
пролетарских вождей и постоянно поторапливал:
- Быстрее, быстрее!
Мировую революцию проспите!
Расстрельная команда
заспанно и нехотя вышла во двор, матерясь, протирая глаза, раскуривая одну
цигарку на всех. Никто не смотрел в усыпанное звездами и похолодевшее за ночь
августовское небо, только ежились с недосыпу да поплевывали в сыроватую тюремную
землю. Не смотрели и друг на друга. Близился рассвет, и каждому хотелось
поскорее на «заслуженный» отдых. И, наверное, каждый в душе надеялся, что
следующий залп будет хотя бы в эту ночь последним. Еще они поглядывали на
зарешеченные окна, из которых смотрели иногда заключенные. Чтобы увидеть, что
происходит во дворе, а может, и узнать среди расстреливаемых знакомых или
родственников, они вставали друг другу на плечи.
При построении рядом с
Анисимовым оказался бывший путиловец Федотов. Он был старше всех и пытался все
объяснить и каждого ободрить. И сейчас, добивая анисимовский окурок, он то ли
Анисимова, то ли самого себя успокоил:
- Ничего, паря, они нас
в девятьсот пятом цехами расстреливали, шашками да нагайками...
«А че вы лезли!» - вдруг
обозленно подумал Анисимов, но сказать вслух не решился. За такое Кожаный,
невзирая на прежние боевые заслуги, к стенке поставит. И свои же затворами
клацнут. Мысли его оборвал удивленный и одновременно приглушенный голос
Федотова:
- Ба! Да это же владыка!
Анисимов встрепенулся.
Караульные вели нового смертника. Это был Петроградский митрополит Вениамин.
Одетый в обычную черную рясу, без громоздкого нагрудного креста, он больше
походил на старца-схимника, только что вышедшего из затвора после долгого
изнурительного поста и нескончаемой молитвы. Ветер бросал длинные серые пряди
волос на осунувшееся, с глубокими складками морщин лицо, и то ли была в нем
необычайная бледность, подчеркиваемая ночным мраком, то ли исходило от него
удивительное, необъяснимое свечение. В глазах же - отрешенность. Он был
настолько спокоен и невозмутим, что, казалось, его ведут не на смерть, а отпеть
очередного покойника. Руки у него не были связаны, и он, встав у стены лицом к
расстрельщикам, перекрестился и что-то прошептал, глядя в ночное небо.
Анисимов тоже помнил
Петроградского митрополита. Именно он служил молебен и благословлял полк
новобранцев, в который попал Анисимов перед отправкой на фронт. «За Веру, Царя
и Отечество...» И теперь, в августе двадцать второго, митрополит, благословивший
Анисимова на рать с немцами, стоит у расстрельной стены и, наверное, в
последний раз исповедуется перед Самим Господом Богом. Анисимов потупил глаза.
