Шла босиком. С
непокрытой головой. Легкая косынка, будто слетевшая на ее плечи откуда-то из
шестидесятых годов. Распахнутое, странное - заношенное, но в то же время не
утратившее яркости цвета зеленое пальто, а под ним - то ли ночная сорочка, то
ли застиранное до цвета нынешнего неба платье.
Сначала я увидел ее
босые ноги. Они были белее талого апрельского снега, и не было на них ни единой
царапины. Глаза я увидел потом...
- Во тетка! С утра
насинярилась!.. - прокомментировал один из двух шедших ей навстречу парней.
Вот тогда-то я увидел ее
глаза, полные безумной печали и притягательной глубины. Абсолютно не было в них
пьяного дурмана, а было какое-то сверхчеловеческое знание мира - видимого и
того, что скрыт для глаз остальных смертных. И не виноваты глупые парни, что
попытались насмешкой объяснить то, что в их головах не укладывалось, а значит -
вызывало раздражение и неприятие. И она знала, что не виноваты они, потому
только посмотрела на них внимательно, даже с жалостью, и сказала тому, который
гоготнул над собственной неуместной шуткой:
- А ты бы, Игорек,
съездил к матери, болеет она. Сильно болеет. Из деканата тебя отпустят. Не ходи
сегодня на дискотеку, к матери езжай... - и пошла дальше в свою сторону.
Тот, которого назвала
она Игорьком, оторопел, лицо его пересекла молнией какая-то жуткая гримаса, и
снова не нашел он ничего другого, как только бросить ей в спину словесную
пригоршню едкого мата. Мол, не тебе, бомжиха ты этакая, меня учить. Но она
больше не оглянулась, что вызвало у Игорька новый приступ ярости, который
пришлось выслушивать его посерьезневшему вдруг товарищу. Видно уже было, что
понял Игорек свою неправоту, но признать этого перед ним не хотел.
- Ни за что Божьего
человека обидели, - сказала оказавшаяся рядом со мной старушка.
Вроде, и не для меня
сказала, но хотелось ей, чтобы кто-нибудь услышал и поддержал. И я кивнул.
Старушка тут же
ухватилась за это движение моей головы и даже за рукав куртки меня взяла.
- Да, мил человек, она
через большое горе прошла. Сына у ее в Чечении обезглавили да еще и фотографию
изуверства такого сделали. Девятнадцать годочков-то ему было...
- А ей сколько? - сам не
знаю, зачем, спросил я.
- А ей столько, сколько
всем матерям... Она поначалу-то пить начала. Ой как сильно-о! Руки на себя
хотела наложить, да Господь не позволил! А потом по телевизору фильм-то
показали про войну эту проклятую. По-моему, «Чистилище» называется. Так там так
и показали, как басурмане голову солдатику отрезают. И она этот фильм смотрела.
А как посмотрела - умом тронулась. Да и как сказать, тронулась...
