Андрей ответил, не
вставая с места.
— Да, не желая быть
рабом Божиим, человек неизбежно становится рабом греха. Вы этого рабства друг?
Свободный обвинитель
звонко расхохотался своим дребезжащим тенором:
— Сей выверт, уважаемый
защитничек, непонятен и чужд присутствующим обвиняющим. Зря стараетесь,
ха-ха-ха... Но я-то вас понимаю, не сомневайтесь. — Последние слова он произнес
с нарочито-комической серьезностью и опять расхохотался: — Да! Я люблю грех! И
соратники его любят. — Широкий жест в сторону зала, и в ответ довольный рев. —
Вот, извольте слышать, ха-ха-ха. Это на твоем языке грех, а на нашем —
де-ла-ни-е! Делание жизни! Мы живем на полную катушку, а твой вот Христос,
видите ли, запрещает нам это. И вот за это мы Его и засудим!..
Массовик-затейник глядел
прямо в глаза Андрею своими напряженными, выпученными глазищами. Они у него так
зыркнули, когда он произносил слово «запрещает», что Андрея охватила невольная
легкая дрожь. Он также приковался взглядом к лицу свободного обвинителя, и
внезапная жуткая догадка вдруг осенила его. Эта догадка вспыхнула в его
сознании и, быстро разрастаясь, усилила его дрожь, вся отпечатавшись крайним
изумлением в его сразу разбежавшихся глазах. Свободный обвинитель
надменно-таинственно и презрительно усмехнулся. «Да, так человек смотреть не
может... Нечеловеческая сила, нечеловеческая ненависть бьет из этих зенок, — с
а м?! Или беса напустил? Но... не может быть!..» — Андрей здорово растерялся, и
растерянность все также читалась на его лице. Как верующий человек Андрей знал,
естественно, что князь тьмы реально существует, что он и все черное воинство
его — вовсе не сказки, но, когда вот так стоит он напротив тебя в этом гнусном
обличье, слова изрыгает, руками машет, пощупать его можно и все это не во сне,
не из чужих уст, а своими глазами и ушами видимо и слышимо, и невозможно в это
поверить и не поверить нельзя, ибо душа ясно чувствует, что он это и никто
больше, — все это ошеломило Андрея и даже дара речи лишило. Он сразу вдруг
обессилел, вспотел, лицо покрылось красными пятнами, и черты его изменились. Но
тут его рука сама собой стала подниматься, чтобы перекрестить свободного
обвинителя, — что ж еще-то делать? И сразу он услышал как бы в самом себе
гудящий, угрожающий голос: «Не делай опрометчивых движений. Повоюем только
словом. Или слабо? Я не исчезну от твоего перекрещивания! Долбанет только, но я
останусь. Но уж тогда держись!..» Голос звучал явственно, и по глазам
массовика-затей- ника было ясно, что — да, это он говорит и вполне уверен, что
предостережение его подействует. Рука Андрея пошла было назад, вниз, но замерла
на полпути, будто кто-то не пускал ее, не давал опуститься. И Андрей сказал:
