— ...Обнаглела Москва,
ишь, до чего додумались!..
— А хошь и Сергий, пусть
у себя в Радонеже распоряжается... — такие выкрики слышались в толпе, и они
становились все сильнее.
Архимандрит поднял руку,
и гомон стих, после чего он обратился к отцу Сергию:
— Беззаконие творишь,
батюшка, выше Бога себя ставишь.
Вздохнул сокрушенно
игумен:
— По Его-то воле да по
митрополитову благословению и пришел я, грешный... Беззаконие я пришел не
творить, а прекратить. И ты это знаешь, архимандрит, а говоря иначе, своеволию
своему потакаешь... Прости меня, недостойного.
— А почему ты решил, что
воля Москвы — Божья воля?
— Верховная власть в
державе должна быть одна. А когда ее каждый князь на свою сторону перетягивает,
это самая страшная беда Руси — тогда Русь для всех врагов легкая добыча. «Дом,
разделившийся сам в себе, не устоит», — так Спаситель говорит. А Москва
доказала, что сила и власть ее — материнская для всех, кто под нее встал. Нет у
Москвы ни корысти торгаша, ни бесчинства завоевателя. Мать она теперь всем
городам Русским вместо Киева. О чем Господа на ектении просим? О тихом и
безмолвном житии, о благорастворении воздухов и изобилии плодов земных и
временех мирных. И даст все это Господь, когда вы, наконец, власть ее
признаете, бунтовать против нее перестанете. И иго монгольское окончательно
упразднится, и остальных врагов с Божьей помощью победим, и Жигулевский камень
для ваших караванов благословенным местом станет, и свой город там поставим.
Купец Никита Лодкин,
самый богатый из нижегородских купцов, стоял прямо за спиной богатыря-боярина.
Он был из тех, кто не гомонил, а угрюмо молчал. Ездил он совсем недавно к
Сергию, благословение брал, чтоб караван его баркасов, которых он собрал больше
ста, благополучно миновал гнездище татарских разбойников у Жигулевского камня.
Батюшка благословил и сказал: пройдешь. И прошли. Чувствовал и понимал купец
Никита, что нет у отца Сергия никакой личной корысти и привязанности ни к какому
городу, ни к какому князю и все, что он говорит, говорит не для своей выгоды, а
Духом Святым и, действительно, понимает больше всех тут стоящих, где — благо, а
где — беда.
— А прав батюшка Сергий,
— громко сказал купец Никита Лодкин. — На мировую надо с Москвой...
— Ты еще!.. — резко
обернулся богатырь-боярин. — Так, — он сделал шаг к отцу Сергию, — сам отдашь
ключ?!
— Отдам. В обмен на
повинную князя вашего брату своему.
Богатырь-боярин с
ненавистью смотрел на спокойное лицо игумена. Казалось, еще чуть-чуть и схватит
он его своими громадными ручищами. Взгляд же отца Сергия выражал одновременно
твердость и жалость к боярину, как к ребенку заблудившемуся...
