— Он обвинил меня во
лжи!
— А ты — меня, коли
твердишь, что я спал!
— Ты спал, о,
неуступчивый!
— Ты не спал, о,
разумнейший... — опять встрял тот, кого назвали Огрызком. — Аид, не будем
препираться, как два пьяных дервиша на бухарском базаре, дабы нас не постигла
участь тех дервишей, а заодно и Бухары, сметенной нашим повелителем...
В другое время Аид
рассмеялся бы такой дерзости Огрызка; даже Тамерлан прощал ему всегдашнее
шутовское хамство. Но сейчас Аид был свиреп и неудержим против всякого,
подающего голос.
— Закрой шакалью пасть,
Огрызок. Сейчас не время шуток, балаганить будешь в Москве.
— Я не пойду с войском,
если оно пойдет на Москву.
Теперь Тамерлан смотрел
только на Огрызка и лицо его выражало полное изумление. Пойдет или не пойдет
Огрызок с войском, было Тамерлану не просто все равно. Такого вопроса не
существовало. Если в двадцать пятом тумене, в тридцать восьмом обозе,
восьмидесятой сотне, у шестьдесят второго кашевара есть щенок приблудный,
которому кашевар кости обглоданные подкидывал... имеет ли для кашевара значение
пойдет или не пойдет этот щенок с войском дальше? А для командующего ста
двадцатью туменами?
Иногда Тамерлан
вспоминал про Огрызка, звал его к себе, и это резко поднимало его настроение, а
значит, и настроение всех окружающих. Тамерлан очень любил в промежутках между
сражениями с его помощью осаживать высококровных и осанистых членов своей
свиты. Например, последний раз всех очень развеселила пропажа фамильного
перстня у бывшего наследника бывшего эмирата (забыл название эмирата, уж больно
много их было). Украл перстень, естественно, Огрызок (больше просто никто не
рискнул бы) и, уже почти уличенный в содеянном, подсунул его в карман бывшему
наследнику бывшего хорезмшахства. Потом вместе оба бывших наследника
отлавливали Огрызка, чтобы как следует побить его (убивать Огрызка Тамерлан
запретил), да так и не отловили. Это также развеселило Тамерлана и его свиту.
Двадцать языков знал
Огрызок и на всех языках имя его означало «огрызок». Про себя он говорил так:
«Я сижу на пирамиде жизни, как на Тимуровом колу: слезть с него нельзя, с него
можно только снять — мертвого, ха-ха-ха!» Пирамида его жизни состояла из
подлости, ухватистости, бессовестности, лукавства и ненависти к окружающему
миру и людям. Высота этой пирамиды была недосягаема ни для кого, кроме Огрызка.
И — огромная жажда отомстить всем за такую свою жизнь. Все детство бродяжничал,
воровал, был постоянно (и за дело!) бит, бил сам, оттачивал мастерство
мошенника (отточил до невероятности!), сам себя продал в гарем сарацинского
купца, потом купца того сжег вместе с гаремом и кораблем в Багдадском порту,
потом, в том же порту, неоднократно поджигал с успехом корабли конкурирующих
купцов (кто заплатит больше, того поджигал позже), погорел на попытке поджога
индийского корабля, удалось бежать, затратив на побег все «заработанное», потом
промышлял на Великом Шелковом пути в качестве разбойника, предводителя шайки
разбойников, начальника караванной стражи против разбойников, бит был и
разбойниками, и купцами, и охранниками, дорос до должности советника одного
прииртышского хана, которого и продал потом вместе с ханством Тамерлану, в чем,
впрочем, тот вовсе не нуждался. Пообещал, что стравит двух мелких ханов между
собой на потеху повелителя вселенной, и сделал это с успехом. Хохоча, Тамерлан
наблюдал итог интриги: взаимоизбиение двух армий до полного истребления.
