Лизавета Сергеевна не выдержала и расплакалась:
— Его нигде нет! И никто его не видел сегодня. Однако лошадей не подавали, а пешком он не мог уйти. Жестокий, какой же жестокий!
Ей пришлось пересказать давешнюю сцену в саду. Татьяна Дмитриевна выслушала с большим интересом и заключила:
— Воистину справедливо сказала мадам де Сталь: «Любовь — это эгоизм вдвоем». Вы, право, как дети… Но как это прекрасно! — сделала она неожиданный вывод.
Лизавета Сергеевна с удивлением обратила к ней заплаканное лицо:
— Что прекрасно? То, что теперь он не простит меня? То, что в его глазах я — легкомысленная кокетка?
Татьяна Дмитриевна посерьезнела:
— Это все поправимо, а вот глупостей Nikolas вполне может наделать. Была ли ты в его комнате?
— Нет, но к нему посылали за завтраком. Его нигде нет… — она снова расплакалась.
Хвостова вновь принялась успокаивать подругу:
— Поверь мне, никуда он не денется. Не в его правилах нарушать обещания. А ведь сегодня спектакль. Николенька обязательно явится.
Это звучало убедительно. Лизавета Сергеевна утерла платочком заплаканное лицо и с усилием поднялась:
— Мне и впрямь пора отдохнуть. Так ты прими гостей, сделай милость.
Однако она не сразу прошла к себе, а прежде направилась в гостевое крыло, где располагалась комната Мещерского. Тихонько постучавшись на всякий случай, она вошла. В комнате царил полумрак, занавеси не подняты, кровать даже не примята. Лизавета Сергеевна села в кресло и огляделась кругом. В покоях Мещерского стоял запах табака, трубка лежала на столе среди разбросанных книг и бумаг. «Он не спал, он курил и что-то писал», — предположила дама. Она взяла со стула брошенную сорочку и неожиданно для себя зарылась лицом в ворох мягкой ткани, вдыхая такой знакомый, волнующий запах молодого мужского тела. На столе лежал исписанный лист и обгрызенное перо. Любопытство и тревога подтолкнули молодую женщину на неприличный поступок: она пробежала глазами по начальным строчкам письма:
Милая, добрейшая Катенька!
Предаю себя в твои нежные ручки и смею рассчитывать на понимание. Не кори меня за долгое молчание, я не забыл и никогда не забуду нашей дружбы…
В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался Мещерский, бледный, с мокрыми волосами и печальным взором. Он не смог сдержать возгласа удивления, когда пред ним предстала до смерти перепуганная Лизавета Сергеевна, которая в одной руке держала письмо, другой сжимала его сорочку. Засим последовала пауза. Наконец, Nikolas холодно осведомился:
