— Уф! — вздохнул Григорий Александрович. Он бухнулся в кресло напротив, выпил прямо из горла графина воды и только после этого заметил Кудеярова, сидевшего на его месте. Санькины уши горели. — Сиди, сиди, голубчик, занимайся своим делом, а я отдохну немного…
Сорокин закрыл глаза и сразу заснул, а Санька вертелся, задыхаясь от стыда. Это какое же дело он имеет в виду? Может, догадался? Санька тоскливо проследил за бабочкой, которая влетела в форточку и могла вылететь обратно, а он был намертво пришит к креслу — ни уйти, ни улететь.
— А у меня стерженьки, — пролепетал он. — Стерженьки кончились…
Сорокин проснулся. Он поднял на мальчика свежие, отдохнувшие, хорошо проспавшиеся глаза. Он умел высыпаться за несколько секунд.
— А старые где? — строго спросил он.
— Выбросил.
— Сколько раз говорил: старые не вернете, не получите новых…
— Мне ещё тетрадки…
Стерженьки и тетрадки — это он ловко придумал, теперь не надо объяснять, как он здесь оказался, хотя Григорий Александрович не стал бы спрашивать. Ребята в его кабинете только что кошкам хвосты не крутили, бегали сюда по делам и без дела, затевали игры, рисовали плакаты, проводили репетиции, и Григорий Александрович не то чтобы терпел все это, а и сам играл здесь с ребятами в шахматы, обсуждал футбольные матчи и разные детдомовские дела. И никакой шум не мешал ему работать.
Санька пришел в себя. Книга регистраций лежала на месте. Все шито-крыто. Никаких следов, что он лазил в ящик.
— Ладно, — сказал Григорий Александрович и открыл сейф, где хранились письменные принадлежности, как очень важные документы. — Три тетрадки тебе хватит?
— Мне бы четыре…
— Нахал! Возьми тогда пять. А одного стерженька хватит?
— Мне бы два…
— Дважды нахал! Возьми три. И вот тебе ещё карандаш и ластик. И больше не проси.
Саньке стало весело и не хотелось уходить.
— В шахматишки не сыграем, Григорий Александрович?
— Некогда сейчас, дружок…
— Нам ещё две партии осталось…
— После, после как-нибудь…
Григорий Александрович проводил Саньку глазами до дверей и вдруг спросил:
— Как там, Кудеярову не обижают?
Санька резко повернулся. Лицо его побледнело.
— А… а…
Он потерял голос и стал пятиться, не сводя с Григория Александровича черных, затравленных глаз.
— У неё недавно мать умерла, учти это…
— А мне-то… мне-то что?
— Так она же сестра твоя по отцу…
Лицо у Саньки стало нехорошим, больным.
— А я-то думал, что вы уже объяснились, — сказал Григорий Александрович.
Санька выскочил, хлопнув дверью, и стоял ещё какое-то время в прихожей, потеряв всякое понимание происходящего. Кровь билась толчками, в глазах расплывались круги. Он уже пошел было к крыльцу, но какая-то сила снова толкнула его в кабинет.
