продолжали гореть ровным пламенем. Но пламя этих трех свечей вдруг стало таким
ярким и чистым, что света в зале оказалось не меньше, а, напротив, гораздо больше. И
это освещение отчего-то сделалось мягким и золотистым, подобным утреннему свету
летнего солнца. Все присутствующие были потрясены, когда, вместо приветствия,
вместо того, чтобы пасть ниц перед знатными особами и назвать себя, влетевший в зал
человек в монашеском платье раскатисто произнес, обратившись к одному только
герцогу:
— Прикажи, чтобы вышли все! Ибо время дорого.
Никто из присутствующих не знал вошедшего. Но, судя по его манере не
церемониться с грозным властителем Нижней Лотарингии, многие подумали, что
Готфрид с этим человеком, по крайней мере, знаком. Эти двое и роста были почти
одинакового, и фигуры их были похожи, и даже в лицах было что-то общее, хотя бы
одинаковый цвет глаз. Поэтому со стороны легко могло показаться, что двое этих
людей близкие родственники. На самом же деле, Готфрид Бульонский никогда прежде
не видел ворвавшегося в покои своего замка человека, и никто еще не успел доложить
ему о прибытии незнакомца. В любое другое время, и при любых других
обстоятельствах, Готфрид, наверное, приказал _______бы схватить наглеца немедленно и
запереть в подземелье замка, но сейчас он не мог этого сделать, ибо что-то внутри,
что-то очень сильное и повелительное, заставляло доверять этому человеку и
подчиняться ему безоговорочно. Странная робость охватила герцога. Готфрид в тот
момент почувствовал за этим человеком такую великую власть, перед которой его
герцогская корона вдруг показалась ему смехотворной игрушкой.
— Выйдите все. Время дорого. — Проговорил герцог, повторяя слова
странника, и сам первым направился к выходу.
— Нет. Ты один должен остаться. Только ты один. — Тихо, но твердо сказал
странник, положа герцогу на плечо руку. И от руки пилигрима шло необычное
сильное тепло, наполняя тело герцога удивительной легкостью.
Тогда герцог впервые заглянул этому человеку в глаза, и ему показалось, что
глаза странника из своей глубины излучают теплый огонь, на который хотелось
смотреть и смотреть. Взгляд этих глаз завораживал, словно приковывая к себе. Как
будто две широкие дороги, сходясь в одну, уходили куда-то вдаль сквозь голубые
глаза монаха. И, странное дело, там, в глубине глаз странника, Готфрид увидел себя
самого, исхудавшего, оборванного, в одном лишь, забрызганном кровью, исподнем,
бредущего босиком на фоне странных зданий неизвестного города с безумным
