не были смиренными. «Боже, как же ты жесток! — Стоя на коленях перед распятием
говорил герцог Всевышнему. — Ты уже отнял у меня отца, родного дядю, двух жен и
младенца! Неужели же, Господи, этих жертв Тебе недостаточно? Неужели Тебе так
трудно послать исцеление моей бедной матушке? Или Ты не в силах? Но этого не
может быть, раз Ты сотворил весь этот мир. Может, Ты не желаешь помочь, потому
что хочешь очередной жертвы во Имя Твое? Назови, и я принесу эту жертву Тебе.
Неужели Ты корыстен? Но тогда чем же Ты лучше дьявола?»
Вдруг, хмурым осенним вечером, когда надежда на выздоровление матери совсем
покинула герцога, какой-то незнакомый человек средних лет, довольно высокого
роста, по виду духовного звания, в сером плаще поверх монашеской рясы и с крестом
из светлого металла на груди, подъехал на белой лошади к воротам замка. Он назвался
странником из Святой Земли, сведущим в исцелении. Его впустили без лишних
вопросов, не столько потому, что кто-то верил в способности этого никому
неизвестного человека исцелить безнадежно больную мать герцога, а просто потому,
что в замке Бульон издавна было заведено принимать пилигримов. Но этот странник
не походил на простого нищенствующего монаха. Он был опрятен. От него приятно
пахло. Его чистая одежда, его осанка и манера держаться и говорить, его уверенная
походка и твердый взгляд выдавали в нем человека благородного и даже как будто
обличенного властью. Войдя, он, не востребовав провожатых, сразу же нашел путь в
покои больной, ни на секунду не заплутав в извилистых замковых коридорах, где и
опытные слуги часто блуждали, не находя с ходу нужных лестниц и поворотов.
Беспрепятственно прошел странник наверх в покои донжона, и ни один стражник не
остановил его.
Словно внезапный сильный порыв ветра, пилигрим распахнул тяжелую дубовую
дверь и предстал перед глазами Готфрида и его ближайшего окружения, собравшихся
в небольшом зале, примыкающем к спальне больной. Здесь были родственники,
приглашенные лекари, духовные лица, многочисленные придворные и прислуга.
В помещении было душно и мрачно. Множество свечей на железных
перекладинах грубых люстр, подвешенных на цепях в центре зала и стоящих по углам
масляных ламп, чадя, выбрасывали копоть на сводчатый потолок. Но то ли от резко
распахнутой двери, то ли от пронесшегося по залу сквозняка, большая часть свечей и
чадящие лампады вдруг погасли. Сразу же смолкли, словно оборвались, и все
разговоры. И в наступившей тишине только три свечи перед иконой Девы Марии
