Стоял чудесный весенний день. Солнце уже клонилось к закату, когда Торбьорн наконец закончил работу, присел и глубоко задумался. Мысли его все время возвращались к тем сплетням, которые ходили по деревне о нем и Сюннёве. Он лег на спину, на красновато-бурый вереск, скрестил под головой руки и стал смотреть в необъятную глубину неба, синеющего сквозь густые кроны деревьев. Зеленые листья и иглы сливались в один трепещущий поток, а темные ветви резко выделялись на его фоне, образуя причудливый фантастический узор. Когда ветер отгибал в сторону какой-нибудь листок, то через образовавшийся просвет проглядывал маленький кусочек неба, а там, где кроны деревьев не касались друг друга, небо низвергалось широкой рекой с капризными изгибами, устремляясь куда-то вдаль… Эта картина настолько заполнила его душу, что он весь отдался размышлениям об окружающей его природе.
Неподалеку от него росла; береза. Она смеялась тысячью своих глаз, задорно поглядывая на ель. Сосна, полная молчаливого презрения, сердито расправила свои иглы: воздух становился все ласковее, все теплее, молодые деревца, пробуждаясь от зимней спячки неудержимо тянулись к небу и щекотали своей молодой листвой у нее под носом.
— Интересно, где вы были зимой? — ехидно спрашивала сосна, обмахиваясь ветвями и выпуская от нестерпимой жары смолу. — Ну и жарища, и это на Севере, уф!
А над всеми деревьями возвышалась старая седая ель. Она была очень высокая, но все же при случае могла опустить свои мохнатые ветви почти до самой земли и потрепать за вихор нахальный клен, да так, что его пронимала дрожь в коленках. В свое время люди то и дело обрубали нижние ветви этой гигантской ели, поднимаясь все выше и выше по ее стволу, пока наконец ей это не надоело, и тогда она выросла так высоко, что стоявшая неподалеку тоненькая елочка вдруг испугалась и спросила старую ель, не забыла ли она о зимних бурях.
— О зимних бурях? — насмешливо переспросила ель и, воспользовавшись порывом северного ветра, так отхлестала дерзкую по щекам, что та едва не потеряла своей горделивой осанки, а это что-нибудь да значит. У огромной мрачной ели были такие могучие корни, что они расползлись почти на шесть локтей от ствола и были толще, чем самые толстые корни ивы, о чем та застенчиво шепнула как-то вечером хмелю, влюбленно обвивавшему ее ствол. Эта огромная ель, вся заросшая хвоей, сознавала свою силу и величие, и когда люди подходили к ней, она гордо поднимала ветви у них над головой, словно говорила:
