Только теперь он в полной мере может оценить подвиг своей матери Софьи Ивановны, так рано потерявшей мужа, или Степаниды, терзавшейся в пустом гулком домишке после ареста сына. Никогда раньше он не думал об этом, а теперь понял, почему люди сходят с ума. Это одиночество разжижает мозг, волю, сознание…
…Вот и сегодня встреча со Степанидой точно опалила его, лишила сна, и опять терзают одиночество. Неужели и здесь, в родном Осиновом Кусту, он будет маяться бессонницей, метаться, как в лихорадке, не находить себе места? Неужели утолённая тоска по дому, по родным местам не вернёт облегчающий сон, трезвость и рассудительность? Кстати, а где же ночует Степанида? Удивлённый, взволнованный встречей с ней, он даже не подумал об этом… Надо завтра найти её, поговорить с Дунаевым. И обязательно наведаться домой, к родному порогу…
Бобров уснул, когда в вязком свете зари прозрачными стали дома за окном. Снились ему близкие люди – мать, отец, весёлый Сашка Грошев, словно вышедшие из небытия…
Утром Евгений Иванович снова неожиданно встретился со Степанидой. Он торопился на работу, когда из последнего, недостроенного дома вышла старуха. Сегодня она казалась бодрой, только глаза, угасшие навсегда, бесцветно глядели на мир.
Евгений Иванович приветливо поздоровался, и Степанида заулыбалась, как самому близкому человеку.
– Как спалось, Женя? – Степанида спрашивала мягко, по-матерински, и как-то стразу стало легче на душе, точно обогрела его скупая женская улыбка, ночные боли его отступили, залегли, как утихает под утро метель.
– Хорошо спал, – не мог же он говорить тётке Степаниде о своей беспокойной ночи, о тяжких раздумьях, у неё своих забот хватает.
– А мне лихо пришлось, – Степанида засмеялась, обнажила щербатый рот, – как тому козлу. Он, значит, с бараном ночевал в одном холодном сарае, баран под утро вскочил, его холод пробрал, он и кричит: «Мороз!» А козёл блеет через силу: «Да он с вечера!»
Чувствовал Бобров, как краска заливает лицо и тугой звон возник в голове. Ему стало стыдно, что вчера он не остановил старуху, практически выгнал на улицу. Стиснув зубы, наклонился, точно ждал увесистой оплеухи за своё равнодушие, холодно молчал.
– Ты, Женя, скажи уж председателю – тихо попросила Степанида, – может, определит мне какой-нибудь уголок, а?
Мне бы до тепла перебиться… А там как говорится, каждый кустик ночевать пустит…
Он схватил женщину за руку, сказал:
– Пошли!
Бобров тащил старуху по хрусткому снегу, убыстряя шаг, чувствовал, как накалялась злость на себя, на Егора. Открыл дверь своей квартиры, втолкнул тётку Степаниду в веранду, крикнул:
