Ларисе теперь та жизнь райской кажется, а дед всегда лицом мрачнел, когда люди ему говорили о его благодатном обитании:
– А ты про одиночество что-нибудь знаешь? – кашляя, спрашивал он. – Как язык к нёбу присыхает без разговора, а? Нет, брат, ты мне не завидуй. Говорят, на миру и смерть красна. А в лесу – хоть и всё зелено, да и тоска, как сосна зелёная, висит иконой, никуда от неё не спрячешься. Вот я свой лесной стаж отработаю и подамся куда глаза глядят, в любую самую что ни на есть беднейшую деревеньку, только бы с людьми рядом.
Однажды осенью они с матерью остались ночевать у деда, и Ларису даже оторопь взяла: прав он, тысячу раз прав. Ночь наступила ранняя, мглистая, всё обволокла сплошной пеленой, и такая жуть в душу вселилась, аж тело дрожит. Сорвётся с дерева шишка, прокатится гулко по тёсовой крыше, а кажется, сосна валится на дом, прихлопнет в одночасье – не выберешься. Лариса до утра уснуть не могла, всё вздрагивала от каждого шороха, а утром попросила: «Мама, поедем домой скорее!»
Значит, и сейчас томит её одиночество, только некого попросить, чтоб забрали отсюда.
И снова усмехнулась Лариса: глупости какие-то в голову лезут. Надо быстрее картошку жареную мужикам подавать, а то ещё чего-либо придумает бабья воспалённая голова. А что воспалённая – это точно: вспомнила молодость, да ещё к случаю Женя приехал, вот и поплыла, как в тумане.
Лариса появилась с тарелками, присела к столу, и Егор разговор прервал, потянулся к бутылке:
– Ну, Евгений Иванович, ты как знаешь, а мы с Ларисой за тебя выпьем! Не возражаешь?
Женя кивнул резко, у Ларисы на душе потеплело – знакомый, незабытый жест.
Егор стопку опрокинул, продолжил прерванный разговор:
– Я у него, у Стёпки Плахова, спрашиваю: «Как ты, Степан, эту будущую колхозную жизнь представляешь? Вроде опять единоличной? Да пойми, говорю, ты, дурья голова, ушли мы от этого и возврата к прежнему никогда не наступит. Колхоз – он школа коммунизма для крестьянства, а ты чёрт знает о чём толкуешь. Чему десять лет в школе учился, а?» А Степан – своё, ты ведь его знаешь, он упрямый, как трактор, быком на красное прёт: «Нет, так работать дальше нельзя, уравниловка нас угробит. В колхозе мы, как спички в коробке, все одинаковые, даже головки на один манер. И головки эти пустые получаются. Вот, к примеру, я десятилетку, как ты говоришь, закончил, а Валя-моряк три класса и коридор, но деньгу мы с ним одинаковую получаем. Почему?»
