И действительно, на конюшне я застал одного Пафнутьевича. Расхаживая по станкам, он вилами сбивал на проход конский навоз. В самом дальнем углу хрумкал соломой Серый Фриц.
– Ну что, Гриша, отличился сегодня? – вручая мне оброть, съехидничал Пафнутьевич. – Так тебе и стоит, не будешь про людей частушки сочинять.
Несмотря на отходчивость старого конюха, наверное, задела за живое вчерашняя частушка, сочинённая мною, о том, что «доски лошади погрызли, а Пафнутьич – ни гугу». Сочинил я её в обед, а вечером, сдавая Хвылю, спел её Пафнутьичу Лёнька, при этом добавив, что критика, как пишет наша районная газета, «не в бровь, а точнее». И то правда, последние дни, когда все лошади и быки были заняты на молотьбе, конюху и кормов привезти не на чем, и, кроме соломы, в яслях ничего не было. Иван Сергеевич, конечно, здорово отругал конюха, но на просьбу оставить в его распоряжении хоть одного быка, сказал:
– Перебьёшься. За день две вязанки сена и на себе принесёшь.
На ток я приехал, когда Федя Мурин прогревал трактор, бегая вокруг него с факелом. Дружки встретили меня хохотом. И даже Витька Грач, восседая на моей любимой Карпетке, кривлялся и показывал мне дулю.
Работа в тот день шла, как старая телега по разбитой дороге: то еле двигается, то совсем станет. Заменивший деда на подаче снопов Гриша Балалайка никак не мог приспособиться, и хоть гремел над током его залихватский мат, ремень слетал чаще, чем хотели даже самые ленивые бабы. Федя Мурин сначала пробовал гоняться за Гришей так же, как за Илюхой, но, поняв, что у Гриши просто не получается, всякий раз, багровея, молча принимался натягивать ремень.
Первым не выдержал Илюха.
– Вот что, – сказал он Гришке, – это тебе не на корабле, флотская твоя душа, на клотике чай пить. Здесь работа серьёзная. Уж лучше я упаду, но больше тебя на полок не пушу. Понял?
– Понял, – буркнул Гришка и отправился к бабам перетаскивать на другое место веялку.
Но хорошей работы не получилось и дальше. В полдень повалил снег, белым покрывалом наваливаясь на молотилку, на людей, снопы, солому. Илюха не успевал протирать лицо полотенцем: снег мешал ему равномерно подавать снопы.
Но, пожалуй, самое тягостное настроение было у меня. Злил Серый Фриц, который еле переставлял ноги, словно у него, как у деда к непогоде, разболелась поясница. От голодухи – ведь я уехал в поле без завтрака – в животе словно на телеге катались. Выручила тётка Варя. В обед, усевшись на кучу свежей соломы, она крикнула:
