Да, а вот у него память дырявая. Только теперь Бабалы припомнил, что по дороге на семнадцатый участок заезжал домой. Может, дома он и оставил письмо Аджап?
Очутившись в своей комнате, он предпринял самые тщательные розыски. Но они ничего не дали. Письмо и правда будто растаяло…
Бабалы устало опустился на стул, сжал- виски кулаками. Вот наваждение-то!.. Куда же оно запропастилось? Ведь где-то полеживает себе и, как живое, злорадно ухмыляется. Вещи любят подразнить человека, подшутить над ним, — Бабалы давно это замечал. То пиала вдруг выскользнет из рук, которые, казалось бы, крепко ее сжимали. То пропадет какая-нибудь нужная бумага — а потом окажется на самом видном месте. То в рукав пальто никак не попадешь… Или «газик» заупрямится, не желает заводиться — и все тут.
А, нечего сваливать на вещи собственную рассеянность, или неумелость! В том, что он не нашел времени, чтобы прочесть письмо Аджап, а потом юно куда-то подевалось, — он сам и виноват. Что же теперь делать? Ведь наверняка в нем содержалось что-то важное. Да и сама по себе важна каждая строчка, написанная рукой Аджап. Не ныне для Бабалы это нераспечатанное письмо — как закупоренный кувшин с молоком: попробуй догадаться, свежее оно или кислое.
Может, сообщить Аджап, что он потерял ее письмо — пусть продублирует его? Смешно… Или сделать вид, что он ничего не получал, и отбить Аджап телеграмму: мол, обеспокоен твоим молчанием. Нет, врать, лицедействовать — не в его правилах. Он просто напишет ей о своей жизни на стройке, о своих делах — и будет ждать ответа. Немедля же надо написать.
Бабалы полез во внутренний карман пиджака за ручкой, пальцы его ощутили что-то плотное. К изумлению своему и радости, он извлек из кармана письмо Аджап! И тут ему ясно припомнилось, как он днем в своем кабинете, поняв, что из-за наплыва посетителей ему не удастся прочесть письмо, сунул его в этот карман — чтобы не спеша прочесть на досуге.
Бабалы даже губу прикусил с досады: сколько времени потратил он на поиски письма, как переволновался, а оно покоилось у самого сердца.
Он тут же надорвал конверт, достал письмо, и глаза его забегали по строчкам так нетерпеливо, будто он искал между ними жемчуг. На душе у него посветлело. Он словно беседовал с Аджап, и каждую её фразу впитывал с наслаждением — как будто всасывал сладкий мозг из бедренной кости.
Конец письма, однако, заставил его встревожишься и насторожиться.
«Я сама достаточно огорчена одним обстоятельством, — писала Аджап, — и мне же хотелось бы теще и тебя огорчать, но как я могу скрыть от тебя правду? В институте уже состоялось распределение выпускников, и я получила направление на Большой канал, но, к сожалению, не к тебе на участок, а в Карамет-Нияз. В Рахмет же посылают одного парня из Мары. Сам понимаешь, неловко мне было говорить, что я хочу поехать к тебе. Да и не годится перебегать дорогу человеку, который попросился на работу в родные места. Желание, сам понимаешь, вполне законное. А я прямо не знаю, что делать».
