В каждой поставленной им опере у Филиппо Сангалло было по одному или по два любимца. Он никогда их не забывал. Когда он возвращался в Рим, они играли новые роли в мизансценах его снов. Порой кто-нибудь из них навещал его, как и Максим.
Действительность всегда разочаровывает.
— У тебя слишком длинная шея для короткой стрижки.
Больше старик ничего не говорит. Ни приветствия, ни приглашения войти. Резко поворачивается и исчезает в темноте своего жилища. Максим колеблется, пойти ли ему за ним следом, но вот в глубине квартиры Сангалло открывает окна.
— Посмотри-ка! — Сангалло стоит в своем кабинете, нагнувшись над бюро пятнадцатого века, который он использует как рабочий стол.
На обороте эскиза декораций он рисует несколькими линиями лицо Максима — его глубоко посаженные глаза, шею, широкую грудь.
— Это лицо красиво, но высокомерно. Оно словно отделено от твоего торса. Но если отрастить волосы… — он рисует их такими, какими их видит, — тогда тот Олимп, откуда ты смотришь, прищурившись, на нас, смертных, сверху вниз, соединится с твоим телом. Ты станешь мягче. Длинные волосы — это просто как рамка для твоего лица. Я тебе уже говорил это раньше и говорю сейчас. Неуловимость, пойманная в рамку. Голова и сердце как одно целое, разве я слишком многого хочу?
Широким движением он сдвигает все бумаги и уголь на край мраморной столешницы.
— Но теперь к делу. Ты ел? Ощутил ли ты уже вкус солнца в Пьемонтском меде?
«Без статистов, — всегда говорил Филиппо Сангалло, — человек, не прожив и полжизни, заснул бы со скуки».
Юноши и девушки, наряженные еще шикарнее, чем певцы, обходились в его постановках дороже всего. Раньше, когда он был правой рукой Лукино Висконти,[53] ни один завреквизитом театра не осмеливался ограничивать его экстравагантные требования, но когда после смерти Висконти он решил продолжать заниматься режиссурой один, без своего любовника, то встретил сопротивление. Первыми перед ним закрыли двери крупнейшие оперные театры. Его постановки были слишком дорогими, а взгляды устаревшими. И среди певцов назревало недовольство: он расставлял их, как в живых картинах, а другие режиссеры позволяли им кататься по сцене, издавая первобытные крики. В конце концов остались лишь скромные труппы в нескольких странах, которые были настолько крохотными, что вкладывали деньги в культуру. Там для неизбалованной публики его имя еще сохраняло отблеск периода расцвета, когда он гастролировал по миру вместе с Марией Каллас.
