Гала пересекает тени от рынка Траяна.[51] В окна всех древних магазинчиков, расположенных полукруглой галереей, падает дневной свет. Словно ветер времени, обточив белый камень, создал драгоценность, и солнечные лучи, струящиеся со всех сторон, играют с тенью. Гала идет по мрамору и кажется попеременно то призраком — на свету, то темным пятном — в тени. Призрак на свету, пятно в тени. Стук ее каблучков раздается в пустом каменном помещении. Что же такое в той походке, которая так нетороплива, что хочется ее ускорить, хотя никто никогда на это не осмелится? Есть что-то такое в женской томности, что вызывает больше трепета, чем раздражения. Перед ней вечность, а у тебя — лишь суета. Нога за ногу идет Гала вдоль пустых торговых рядов. Как соблазнительно принять ее внутренний покой за самоуверенность.
— Я не знаю ни одного места, где бы так хорошо ощущалась атмосфера Древнего Рима.
Мужчина, сказавший эти слова, стоит в центре Форума Траяна с закрытыми глазами. Других посетителей Гала здесь еще пока не видела.
— При желании можно представить, как они идут в термы: матери, возвращающиеся отсюда, с рынка, а на руках у них хнычут дети.
Гала улыбается и идет дальше.
— Попробуйте, — настаивает мужчина, — закройте глаза.
Зачем? Я и так могу это представить.
— Тогда вы, должно быть, художница.
Он открывает глаза и смотрит на нее так, будто видит впервые. тг Если, конечно, не колдунья.
Гала делает вид, что не слышит его. За два дня, что они в Риме, этот мужчина — восемьдесят шестой по счету, пытающийся к ней клеиться. В мыслях она репетирует фразы, которые вместе со спряжением глаголов «иметь» и «быть» являются основой любого итальянского самоучителя. Но мужчина и не собирается идти за ней. Он снова закрывает глаза, словно мертвые для него гораздо важнее ее. Гала, конечно, рада, что ей не придется его отшивать. Но на секунду — она даже не успевает это осознать — ее желудок сводит при мысли о том, что она допустила какую-то оплошность. Что она не понравилась ему. Однако ее внимание мгновенно снова переключается на мозаичный пол.
Выходя из здания Рынка, поглощенная картой, она с кем-то сталкивается. Тот же мужчина. Он спрашивает, куда ей надо, и предлагает подвезти.
Б то же самое время Максим звонит в дверь дома близ парка Вилла Ада.[52] Сангалло на миг задумывается, когда гость называет свое имя по домофону. Честно говоря, виконт пустил его наверх, не имея понятия, кто бы это мог быть, но как только из лифта выходит Максим, Сангалло словно опять видит его на подмостках амстердамского театра «Схаубюрх» в своей «Ариадне» — длинные развевающиеся волосы, юношеское тело в обтягивающей тафте, рука на позолоченном кинжале, висящем у бедра, и несколько метров шелкового крепа, купленного по безумной цене в Нанкине, лишь ради того, чтобы обвить им плечи Максима.
