Вскоре после этого самые страшные линии на энцефалограмме успокоились. Дыхание Галы стало сильней, и специалисты уверили родителей, что кризис миновал и теперь она точно поправится. Для этого ей нужен абсолютный покой. Обоим родителям, но в особенности Яну, категорически не советовали присутствовать в палате Галы, и когда выяснилось, что этого недостаточно, решительно запретили. В конце концов Ян кивнул, снял клоунский нос, и так тяжело, держась за руку жены, пошел к выходу из больницы, что портье принял его за больного и отказался вызвать для него такси без разрешения заведующего отделением.
На следующее утро Гала открыла глаза. Она пробыла почти неделю без сознания, но считала, что прошло не более двадцати секунд. Первое, что она заметила, было что-то черное в углу палаты. Солнце светило прямо в закрытые шторы, так что ее чувствительным глазам казалось, будто из ткани струилось белое сияние, и все же чуть правее середины находилось темное чернильное пятно. Как только она смогла делать движения глазами, пятно передвинулось вместе с ними, а когда смогла повернуть голову, оно оставалось все время на одном и том же месте, куда бы она ни посмотрела, всегда немного в стороне, из-за чего она никогда не могла четко разглядеть его контуры. Сначала они, казалось, двигались волнообразно, как будто ее дефект еще полностью не оформился, но через несколько дней они успокоились и осели в виде прямоугольника, маленького черного окошка, за которым впредь всегда будет скрываться кусочек того, на что будет смотреть Гала.
«Ах, — подумала она, когда поняла, что произошло, — как ужасно для папы!»
Держа Галу, у которой ниже шеи не слушалась ни одна мышца, на руках, мама дала волю чувствам. Она покрыла дочь поцелуями и ни за что не желала ее отпускать, даже когда Ян тоже захотел взять на руки свою маленькую девочку. Он прижимал ее к себе, ничего не говоря, долго, крепко, и после того как отпускал ее, брал снова, ненадолго, как будто что-то забыл. И только тогда положил ее на подушки. Он осторожно укрыл беззащитные руки, но до сих пор не мог ничего сказать. Даже когда они садились, и мама рассказывала ей, как они провели последние дни, Ян молчал и нащупывал в кармане брюк цветок и нос, нос и цветок, сомневаясь достать их или не достать. Цветок. Нос. Он не достал. Когда через полчаса старшая сестра пришла предупредить, что родителям пора уходить, он наклонился к Гале.
— Ну-с, мадмуазель, поздравляю, — сказал он строго, — ты снова превзошла самое себя. Ты так часто не оправдывала моих ожиданий, что я и не предполагал, что ты сможешь придумать какое-нибудь новое разочарование.
