В прошлую осень перед домом Галы возник цирк, просто из ничего, на лужайке под холмом. Подобно красочному воздушному шару, который выбрал себе место, чтобы приземлиться там, где они обычно играли. Когда она вчера вечером пришла домой после занятий балетом, на лужайке еще ничего не было, но на следующее утро она проснулась от звуков тромбона, разучивавшего басовую партию, и трубного голоса слонов. Удивившись, она раздвинула шторы и увидела сквозь голые деревья веселые огоньки в конце аллеи.
По дороге в школу она ненадолго слезла с велосипеда, чтобы сквозь загородку посмотреть на лошадей на манеже. Они бегали рысью по кругу, а в центре стояла, выпрямившись, молодая женщина. Она так высоко подняла голову, что ее подбородок указывал в небо. Краткими окриками она останавливала своих лошадей, заставляла вставать на дыбы и повернуться вокруг своей оси, но за спиной на всякий случай держала кнут. Время от времени она щелкала кнутом, когда один из буланых пытался показать свой норов, не с тем, чтобы задеть его, только для острастки.
Гала опоздала в школу, поэтому ее оставили после уроков, но по дороге домой она опять слезла с велосипеда, когда поравнялась с цирком Ринци. На этот раз тут было гораздо более оживленно. В шатре давалось дневное представление. Играл оркестр. Снаружи ходили акробаты в блестящих костюмах, а на стальном тросе канатоходка отрабатывала шпагат, паря над фургоном, оборудованным под жилище. Гала ахнула от восхищения, но женщина, продолжая смотреть вдаль, ни на мгновение не потеряла равновесия. Через просвет в рододендронах, о котором девочка знала, потому что часто здесь играла, она пробралась на территорию цирка. В тени фургонов она искала диких животных, когда ее внимание привлекли электрические лампочки вокруг зеркала на туалетном столике.
Перед зеркалом гримировался клоун. Его щеки были жирно нарумянены. На губах нарисован маленький черный ротик. Теперь он рисовал большие глаза. Один он сделал лучащимся, с ресницами, как солнышко. Он был уже не молод, и ему приходилось разглаживать рукой кожу, чтобы провести прямые линии. Второй глаз он сделал совсем другим. Собственно говоря, это был не глаз, а только черная полоска точно от середины брови поперек века до середины щеки. Затем он прорепетировал взгляд, изображающий покорность судьбе: одновременно поднял уголки губ, брови и плечи. Когда его позвали выступать с его первым номером, он надел поверх помочей чересчур просторный пиджак, впрыгнул в огромные шаровары и исчез в щели палатки.
