Восторга мое предложение не вызвало. Я назначил за билет шесть пенсов, и один билет взял сам. Официант получил бесплатный билет за то, что наблюдал за порядком. Ему удалось всучить билеты пятерым посетителям.
Гусь достался мне самому, и я должен был заплатить еще три шиллинга и два пенса за угощение всех присутствующих.
Когда я собирался уходить, какой-то мрачный тип, храпевший до того в дальнем углу, вдруг проснулся и предложил мне за гуся семь с половиной пенсов. Почему именно семь с половиной, я до сих пор не могу понять. Но если бы он тогда избавил меня от гуся, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Увы, судьба всегда была против меня. Я ответил, — может быть, с излишним высокомерием, — что не являюсь членом благотворительной организации, снабжающей неимущих рождественскими обедами, и удалился.
Было уже поздно. Путь домой предстоял неблизкий. Я уже проклинал гуся на чем свет стоит. Теперь мне казалось, что он весил не меньше тридцати шести фунтов.
Внезапно меня осенила идея — продать гуся в лавку, где торгуют битой птицей. После долгих поисков, я нашел такую лавку, на Миддльтон-стрит. Вблизи не было ни души, но лавочник так шумел, зазывая покупателей, будто у него шла самая что ни на есть бойкая торговля. Я развязал сверток и положил гуся перед ним на прилавок.
«Что это такое?» — прогудел он.
«Это гусь, — сказал я, — купите, уступлю по дешевке».
Не говоря ни слова, он схватил гуся за шею и запустил в меня. Я отклонился, но все-таки получил гусем по уху. Если вас никогда не били гусем по голове, могу сообщить, что это очень больно. Я подобрал гуся с пола и, в свою очередь, запустил им в лавочника, после чего появился полисмен со своим обычным:
«Так что у вас тут произошло?»
Мои объяснения касались фактов, как таковых, но лавочник выбежал на улицу и разразился обвинительной речью, направленной против всего человечества.
«Загляните в мою лавку! — кричал он. — Уже без двадцати двенадцать, у меня висит семь дюжин непроданных гусей, а этот идиот спрашивает, не куплю ли я еще одного!»
Тут я понял, что моя идея была по меньшей мере неостроумной, и, последовав совету полисмена, потихоньку ушел, забрав свою птицу.
«Что ж, — сказал я самому себе, — подарю его кому-нибудь. Отыщу какого-нибудь достойного бедняка и преподнесу ему эту проклятую штуку».
Мимо проходило множество людей, но никто не казался мне достойным. Не знаю, была ли тому причиной рождественская ночь или я оказался в неподходящем районе Лондона, но все, кого я встречал, явно не заслуживали моего гуся. На Джедд-стрит я хотел отдать его человеку, который показался мне голодным. Но это был просто пьяный бродяга. Я никак не мог растолковать ему, что мне от него нужно, а он прицепился ко мне, пронзительно ругаясь, и не отставал от меня ни на шаг, пока нечаянно не повернул на Тэвисток-плейс, где по ошибке пристал к другому прохожему.
