— Домой.
— Нечего там делать, пойдем в столовую. Ребята хоть и резко, зато от души поговорили с тобой, впредь умнее будешь. Ну, поворачивай, нечего дурака валять. — Он схватил меня за руку и потащил за собой.
…Темная ночь нависла над аэродромом. Уже третьи сутки я не летаю, а дежурю с ракетницей в руках у посадочных огней, встречаю и провожаю товарищей.
Разговор с друзьями глубоко запал мне в душу. Еще больше научило меня партийное собрание эскадрильи. Там не ругали, не произносили обидных слов, которые обычно в горячке срываются с языка усталых друзей, На собрании мне, как говорится, по пунктам объяснили недопустимость моего поведения.
Выступавшие коммунисты, в том числе Зайцев, Рубан и Пахомов, предлагали ограничиться обсуждением моего поступка. Но новый заместитель командира полка по политчасти батальонный комиссар Федотов и командир нашей эскадрильи требовали объявить мне выговор. Их предложение и было принято,
Через два дня меня вызвали на заседание партбюро полка. Там ко мне подошли мягче и, приняв во внимание мое чистосердечное раскаяние, решили взыскание не накладывать, а ограничиться разбором дела.
Сержантского звания меня тоже не лишили, но наградной материал из дивизии вернули, от полетов отстранили. Пришлось «тянуть лямку» в стартовом наряде.
Вот и сегодня я стою у посадочных знаков, с завистью наблюдая за полетами товарищей. Хочется подойти к Куликову и сказать: «Товарищ майор, я все понял. Разрешите летать? Если потребуется, кровью искуплю свой поступок!»
Задумавшись, я не заметил, как к границе аэродрома подкатила легковая машина. Ее у нас знали все. На ней ездил командир 242-й ночной ближнебомбардировочной дивизии полковник Кузнецов. Сегодня он был не один. Вместе с ним из машины вышел комиссар дивизии Выволокин. Приняв рапорт Куликова, комдив направился прямо ко мне. Что будет?
— Это он по ночам петли крутит? — спросил Кузнецов, кивнув в мою сторону.
— Так точно, — ответил Куликов.
— Не ночью, а на рассвете, товарищ полковник, — попытался уточнить я.
— Тебя еще не спрашивали, — вмешался в разговор бригадный комиссар Выволокин. — И не стыдно? Боевой летчик, ко второму ордену был представлен, а теперь вот стоишь с ракетницей. Твое место не на земле, а в воздухе, в бою! Молчишь?
— Я все понял! Разрешите летать? Кровью искуплю свою вину!
— Вот это другой разговор, — заметил комдив.
— Прочувствовал? — спросил в заключение Выволокин.
— Все, товарищ комиссар!
— Товарищ Куликов, — сказал командир дивизии, — допустите Шмелева к полетам. Поверим ему.
