— Ваше преосвященство!
— Ограждали от непрошенных особ, докучающих при жизни и не ведающих жалости в годину смерти.
— Я продолжу мое дело, монсеньер это знает, — воскликнул Ла Фолен с анжуйским акцентом.
— Нет, Ла Фолен, на этот раз персона слишком знатна и вы не сможете указать ей на дверь.
— Кто это, ваше преосвященство, кто?
— Это смерть. Но я пригласил вас не для того, чтоб рассуждать о пустяках. Мне хотелось бы знать…
И кардинал сделал усилие, чтоб говорить громче.
— Мне хотелось бы знать, хорошенько ли вы поели сегодня.
— Да, — ваше преосвященство, — ответил, слегка поколебавшись, Ла Фолей, Да, хотя, должен сказать, пища не лезла мне в рот.
— Что же вы ели?
— Да так, немного… Каша, но превосходная. Паштет из зайца и паштет из кабана. Бекасы. Немного зелени.
— И это все?
— Фаршированный поросенок, ну и всякая там мелочь.
— Это именно то, что я желал от вас услышать. Спасибо, Ла Фолен. Благодаря вам я насладился последней трапезой. А теперь оставьте меня с Мюло.
И Ла Фолен вышел, пятясь. Он закрыл глаза своему хозяину на гастрономическую сторону жизни.
Мюло подошел вплотную к ложу кардинала.
То был самоотверженный человек.
Когда после убийства маршала д'Анкра[9] кардинал оказался в изгнании в Авиньоне, Мюло доставил ему туда три или четыре тысячи экю — все свое состояние, С той поры кардинал взял себе другого духовника. Но Мюло, ласковое и в то же время суровое ухо церкви, остался при первом министре.
— Как ты считаешь, сколько надо отслужить месс, чтоб вызволить душу из чистилища?
— Церковь не предусматривает таких подробностей.
— Ты невежда, — беззлобно отозвался кардинал. — Их требуется ровно столько, сколько необходимо, чтоб нагреть печь, швыряя в нее снег. Это значит…
Мюло устремил на него вопросительный взгляд.
— Значит, времени на это уйдет очень-очень много. Лицо кардинала передернулось в гримасе. Затем он спросил:
— Каково вино урожая 1642 года?
— Редкостное, монсеньер. Роскошное, бархатистое, крепкое, любопытный букет тончайших оттенков. И главное: тягучее! Несомненно, великий год.
— Да, 1642 — это великий год, — пробормотал кардинал. — Д'Артаньян не опоздает. Спасибо, мой добрый Мюло. Великий год. Мы это запомним.
Тридцать шесть часов спустя, 3 декабря 1642 года, в среду, Жан-Арман дю Плесси, кардинал-герцог де Ришелье преставился.
В тот же самый день всадник в обгорелых лохмотьях, с трудом сидевший на лошади и похожий на человека, вырвавшегося из пожара, явился у Гобленской заставы. На его лице читалась решимость.
