— Умереть. Совершенно верно, сир, умереть.
— Я этого не говорил.
— Это сказал я. Именно я, сир. Я покорнейше готов выслушать вопросы вашего величества.
— Существует предположение… это не более, чем сплетни… Болтают, будто господин Шавиньи… ваш сын.
— Как воспрепятствовать молве?
— О, это более, чем молва. По этому поводу распевают песенки.
— Будь Шавиньи моим сыном, я пожалел бы его.
— Это почему же?
— Потому что у меня много врагов. Будучи не в состоянии вредить мне лично, они вредят моим родственникам.
— Разве я не беру их под свою защиту?
— Время от времени, сир. Людовик XIII закусил губу.
— Родственник мне Шавиньи или не родственник, я все равно его жалею.
— Отчего же?
— Тот, чье имя он носит как сын, не блещет, увы, умом.
И на лице кардинала появилась улыбка — подтверждение слухов о связи, существовавшей между мадам Бутилье, матерью графа Шавиньи, и кардиналом.
— Я оставляю вам, ваше величество, еще одного верного слугу, который заслуживает вашей признательности.
— Но, дорогой кузен, — искренне поразился король, — скоро у меня будет столько слуг, что мне самому нечего будет делать.
— Только управлять, сир. Этого человека зовут Пелиссон де Пелиссар.
— Как раз этого я знаю. Превосходный дворянин, пожиратель паштетов, отважный воин, к тому же набожный католик.
— Могу добавить: незаурядный дипломат и ученая голова по части военного дела.
— Этот мне куда больше по нутру, чем ваш д'Артаньян. Что прикажете мне делать с этим феноменом?
— Определите его куда-нибудь послом.
— Да, но тогда он будет жить вдали от меня.
— Сделайте его маршалом Франции в знак признательности перед его заслугами инженера.
— Гораздо лучше.
И король, обожавший предаваться мыслям о войне, потер руки.
— Я счастлив, — произнес Ришелье со слабой улыбкой, — покинуть ваше величество в таком превосходном настроении.
— Мне будет вас так не доставать, мой кузен. Точнее сказать, я почувствую ваше отсутствие, если вы не встанете на ноги к концу года. Вам нужен отдых, потерпите еще немного. Все образуется.
Ришелье глянул на короля, скрывавшего в момент ухода под оживленностью свою подлинную радость.
Не размыкая век, Ришелье пребывал минуту в неподвижности, словно погрузился в сон.
Затем позвонил.
Появился Шерпантье, его первый секретарь.
— Попросите Мюло и Л а Фолена. Шерпантье поклонился.
Вскоре к умирающему вошли Мюло и Ла Фолен. Мюло с трудом сдерживал слезы. Ла Фолен задыхался.
— Приблизьтесь, — произнес Ришелье. — Вы, господин Ла Фолен, всю жизнь поддерживали меня против моих самых непримиримых врагов…
