— Не говорите со мной о нём. С каждой минутой это ужасное место становится всё более невыносимым. Я пытаюсь писать по ночам, и вдруг какой-нибудь бедняга начинает вопить от боли. Словно ножом по сердцу. И это невольно проявляется в моих рассказах. Получается пляска скелета посреди весёлой свадьбы. После такого я больше не могу работать.
— Но вы имели возможность наблюдать Айру больше, чем кто-либо другой. Он что — действительно демон?
— Полковник, этому человеку место в лазарете для душевнобольных, а не в клетке. У него в мозгу что-то застряло и давит. Таково моё личное мнение.
Вердикт меня вполне удовлетворил. Каждый вечер я ходил к клетке Айры, приносил ему то печенье, то немного жаркóго со стола начальника. Через некоторое время я понял, что Айра привык к моим посещениям. Он ждал моего прихода!
Этот дикарь, одно имя которого наводило ужас, сидел у решётки, его непостижимые горящие глаза следили за коридором в ожидании моего появления, и в них была робкая мольба.
Он брал теперь печенье у меня из рук и тут же ел. В течение четырнадцати лет никто и никогда не видел, как Тюремный Демон ест. Харч ему совали в пространство между двойной решёткой его клетки, но он к нему не притрагивался. Он затаскивал еду в клетку ночью, когда никто не видел.
Мы разговаривали о тюремной жизни. Айра отвечал весьма толково. Тогда я попытался выведать у него его историю, но из этого ничего не вышло: больше трёх-четырёх слов выдоить не получалось. Он ничего не помнил и только в отчаянии сжимал голову своими огромными лапищами.
Было известно, что Айра загремел за убийство — задушил кого-то. Но никто не знал, каковы конкретные обстоятельства, приведшие его к преступлению. Впрочем, никому и не было до них дела. Я хотел послать письмо кому-нибудь из его друзей, если у него таковые имелись. Возможно, они могли бы чем-то ему помочь.
— Не знаю. Голова болит, — вот и всё что отвечал он своим гортанным, глухим голосом. — Тележка с углем. Заехала по башке.
Вечер за вечером, напрягая все свои мозги, он давал мне одни и те же ответы. Ему хотелось вспомнить. Когда это не удавалось, он складывал вместе свои могучие ладони и поворачивался ко мне со смиренным, просяще-отчаянным выражением. Но как-то раз в его затуманенной памяти начало что-то вырисовываться.
Я погрузился в собирание мозаики из разрозненных слов, которые он бормотал. Должно быть, я просидел у него не меньше получаса, когда появился посыльный от начальника и позвал меня к нему.
