В потрёпанном фургоне переселенцев мы отправились через Великие равнины. У маленького посёлка Ла Хунта произошла катастрофа, положившая конец моему беспечному житью-бытью.
Эл Браун слегка принял на грудь. Мы тогда остановились на ночлег посреди прерии. На костре варились бобы. Эл подошёл к костру, заглянул в кастрюлю, прорычал: «Опять бобы!» и молодецки дал кастрюле пинка, опрокинув весь обед на землю. Без единого слова его жена схватила сковородку и так приголубила муженька по башке, что тот свалился, мертвяк мертвяком.
Мы с «грозой» дали дёру, как поступали всегда, когда муж с женой мерялись силой.
Она пригнала лошадей, запрягла их в повозку и принялась закидывать в неё вещи — свои и сына.
— Джонни, собирай шмотьё, мы уезжаем, — приказала она.
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким покинутым и одиноким. «Гроза» не хотел оставлять меня. Я заплакал. На прерию опускалась непроглядная темень. Женщина подошла ко мне.
— Золотце, — сказала она, — Я не могу взвалить на свою шею ещё и тебя.
Я боялся тьмы, боялся безмолвия. Ухватился за её юбку, но она оттолкнула меня, забралась в фургон, и они уехали, а я остался посреди прерии, наедине с мертвецом.
Так я и сидел там, пока ночь со всеми её страхами не накрыла меня своим тяжёлым одеялом. Тогда я опустился на землю и на карачках пополз к ещё тлеющим углям, туда, где лежал Эл Браун. Мне нужна была хоть чья-нибудь компания. Я свернулся калачиком у него под боком и уже собирался было уснуть, когда какое-то подозрительное «бух-бух» заставило меня задрожать от ужаса. Я лежал тихо, как мышь, и прислушивался. Никакого сомнения: это билось сердце мёртвого Эла Брауна.
Когда я впервые услышал колокола и гудки, которыми Нью-Йорк приветствовал наступление Нового Года, я чуть не тронулся умом от восхищения; когда я выходил из тюрьмы, звук её захлопывающихся за мной ворот чуть не заставил меня петь. И всё же лучший звук, который я когда-либо слышал, было биение сердца Эла Брауна.
Я схватил его шляпу и помчался к луже, где обычно валялись в грязи буйволы. Я носился туда-сюда, снова и снова обдавал его физиономию водой, пользуясь шляпой как ведром. Наконец он перевернулся на бок и сумел привстать на колени.
— Ну, и куда она подалась? — Он задал свой вопрос тихо и сдержанно, что показалось мне довольно подозрительным. Я ткнул пальцем в сторону, противоположную той, куда уехала его жена. Эл соскрёб с щеки засохшую кровь.
— Да ну её, пусть себе катится, куда хочет, — беззлобно сказал он и побрёл к ручью. Я последовал за ним. Он обернулся:
