В это время вошел Савельев.
Дед вздрогнул, хотел прикрыть золотистую горку, но было поздно.
Председатель нахмурился:
— Оттуда?
Дед молчал.
— Оттуда?! — повторил Савельев и показал в сторону колхозного тока.
Старик молчал.
— Эх, Комиссар, Комиссар… — Степан Петрович укоризненно качнул головой.
Это, видимо, деда заело.
— А что? Кабы я один.
Теперь Савельев ничего не ответил.
— Кабы я один… — более смело произнес старик. — Да я же… Кабы я, как Гришка Сорокин, мешком…
Савельев молчал.
— Это шофера — так тем легче и те машинами.
Старик, до этого не поднимавший глаз на Савельева, теперь вскинул голову: мол, как председатель прореагирует?
Савельев молчал.
— Хви! — выкрикнул дед. — А ты думаешь, члены правления не берут! — И сразу же тише: — Да оно же свое, своими руками… — и почему-то протянул в сторону председателя палец с мазком хлебного мякиша.
— Эх, Комиссар, Комиссар… — опять повторил Савельев. — Вот что, Лука Гаврилыч, уйду от тебя. Не могу под одной крышей. Не хочу.
Опенкин опять произнес свое «хви», но не криком, а тихо, словно бы про себя.
— Ну что же, Степан Петрович, не мил — не держу. Только куда же ты, дорогой человек, пойдешь? А? — В голосе деда появилась усмешка. — Любопытно мне знать ту адресу, где ты нашел там того ангела? Где они, ангелы те, живут? Хви! — опять выкрикнул дед.
От деда Опенкина Савельев не ушел. Вгорячах сказал, что уйдет, но потом передумал.
Вообще дни были какие-то неловкие и для председателя, и для деда Опенкина.
Старик понимал, что сказал лишку. Еще неизвестно, как председатель на все эти дела в Березках посмотрит и как поступит. На худом повороте, даже за тот несчастный карман с зерном дело может тюрьмой запахнуть. Не говоря уже о Гришке Сорокине. А потом, дед краски все же изрядно сгустил. Воровство есть, тут и слепой увидит, но так, чтобы тянули все, да еще машинами, — это, конечно, край. Это с большим перехватом. Вот тетка Марья — так та ведь с голоду помрет, трупом ляжет, а колхозного ни-ни, хоть бей, хоть режь, хоть жги ее на костре. Или бригадир Червонцев — так тот даже при председателе, который был ссыльным, а затем при Дровоколове, когда казалось, хватай что можешь — идем ко дну, и то хотя бы травинку с колхозного поля тронул… Нет, не тронул. И даже других останавливал.
Старик счел нужным еще раз заговорить с председателем.
— Ты, Степан Петрович, конечно, прости, наболтал я тебе с излишком. Но оно же: мал трудодень. Да люди что — по очень большой охоте? Оно же порой не хватает. Вот и берут. Народ вороватым у нас отродясь не бывал. Тут, Степан Петрович, если народ судить, то только не с маху, а с осторожностью.
