Новый мир, 2008 № 08 | страница 62
всегдаразлука нежность злость
тугие зерна языка —
переплавляются в стекло
звучащее легко
легко —
из зыбкого
меня
песка…
* *
*
на узкой больничной кровати ржавой клеенке смятой сырой простыне
жестокой измучена длительной схваткой будущего с настоящим
она поднимает голову жилами шеи от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть так что стекла взвякивают в окне
исходится криком в огромный живой невозможный влекущий парящий
прозрачный зависший над ней многоцветный мерцающий шар
вернее не шар а собранье стечение свиток улитку моток
где все что ни есть то и было что было то будет — рожденье всего
и гибель и снова рожденье и связку разрозненных сутей литую
где миги весомы и мутен гремящий стремительный плотный поток
веков в самый центр кричит в воронку времени жадное жерло его
в тоннель коридор кричит и кричит в трубу его золотую…
…на узкой больничной кровати ржавой клеенке влажном смертном одре
жестокой измученный длительной схваткой будущего с настоящим
едва поднимая голову жилами всеми от напряженья дрожа
и рта раскрывая темную пропасть старик шелестит —стал у края мудрей
теперь ничего мне — где жало твое? — там больше не видится страшным
вот мать выкликает кричит и зовет исходить выходить поспешать
* *
*
И море встало за окном —
и мир, и мрак, и мор, и морок,
в уснувший дом за пыльной шторой
мерцающим кося зрачком...
И море встало за окном —
мраз, марево, и мощь, и малость,
сняв горечь, что со дня осталась,
с уст спящих жестким языком...
И море встало за окном —
то море — миг, и месть, и милость,
и мука, и, войдя, склонилось
к ребенку памятью и сном...
И море встало за окном...
накрыв собой деревья, крыши,
покуда спят, покуда слышат,
как волны плещутся о дом.
* *
*
Что ты стоишь, притаясь, у порога?
Ты — бесновата или — убога?
Что ты бормочешь? — в такой тишине
не разобрать ни слога.
Что же ты хочешь? Лжецом ли, пророком
бродишь у двери, касаешься окон,
днем растворяешь, а ночью, губя,
с неба глядишь, многоока?
Прочь уходи! Я не помню себя,
все, что когда-то хранила, любя,
ты отбираешь без толку.
Складывая в коробочки слов —
горе и радость, движения снов —
жизнеточивые дольки.
Что возвращаешь? — не речь — не легка,
но — не оскудей же рука —
мне безнадежной — родного
крепкую кость языка.
Шесть високосных месяцев
В диалогах, протоколах, арабесках и заметках
Ниже публикуется журнальный вариант документальной повести Неи Зоркой (1924 — 2006), моей матери. Слеповатый текст под заголовком “Шесть високосных месяцев”, напечатанный на желтой от времени бумаге, я обнаружила в ее огромном архиве, тотчас вспомнив все: трофейную машинку “Эрика”, купленную в комиссионке на Арбате и верно прослужившую четверть века после того, как наши умельцы заменили кириллицей готический немецкий шрифт на клавиатуре, и осеннюю дачу “Литгазеты” в Шереметьеве, где в конце 1968 года была написана эта повесть, и сами запечатленные в ней тогдашние события. Прошло ровно сорок лет. Кто жил во времена, последовавшие за недолгой хрущевской “оттепелью”, тот вспомнит их душную атмосферу, с точностью воссозданную на страницах повести. Кто родился позже, тому эти страницы покажутся свидетельством из эпохи вымерших динозавров, — настолько другой стала вся наша жизнь, да и мы сами.