Тогда я напомнил ему, как мы гуляли и он носил с собой карманный справочник. Он объяснил:
– Я носил его, потому что ты без конца меня спрашивал названия разных растений, а я не мог ответить. Вот мой отец не любил, когда я мальчишкой задавал вопросы, и мне кажется, это плохо отразилось на моем образовании.
Выходит, я делал прогулки отца скучными, задавая вопросы, а он делал скучными мои, отвечая на них. Порой поведение людей необъяснимо. Раз я не способен понять себя самого, как же я смогу понять других? Каждый из нас – настоящая загадка. Неудивительно, что мы бежим от обыденных проявлений жизни, находя себе убежище в религиях, философиях, литературе, кино и фантазиях. Все эти вещи понять проще, они придуманы людьми и для людей. Например, я точно знаю, зачем сейчас Хельга, с блестящими от пота лицом и грудью, останавливается по пояс в бурьяне, заправляет рубашку в джинсы, закатывает штанины до колен, затем медленно делает шаг между двух колец проволоки и осторожно проносит тело сквозь эту клетку с колючими прутьями. Снаружи остается только ее левая нога. Запутываются ли в проволоке пряди ее белых волос? Да, я вижу, как голова ее вдруг откидывается назад, на лице появляется гримаса боли, но у нее есть время освободиться, пока не… Единственный звук, нарушающий тишину, – ее всхлипывания, пока не…
Раздается злобный лай. Огромная овчарка выскакивает из подлеска, сверкая белыми клыками. Бледное лицо Хельги. Она быстро втягивает ногу в проволочное кольцо. Джинсы зацепились за колючки и задрались вокруг ее бедра, то же самое опять произошло с волосами. С громким рычанием собака щелкает челюстями, пытаясь ухватить ее за зад, но зверюге удается лишь оборвать карман. Теперь Хельга бешено борется за свое освобождение на другой стороне заграждения. Вот что у нее получилось:
1. Рубашка и большая часть джинсов разорвана, так что она осталась в коротких, коротких, коротких лохматых шортиках.
2. Ее стонущее плачущее потное лицо вдоль и поперек покрыто ссадинами и царапинами.
3. Ее чудное тело восхитительно обнажается под клочьями одежды, когда она вытягивается или вздрагивает.
Благодаря этому я могу наслаждаться созерцанием эротических поз, которые она принимает, и не завидовать при этом ни мужчинам, ни женщинам, ибо никто на нее сейчас не покушается. Но надо быть очень аккуратным, воображая все это. Хотя колючая проволока раздевает ее, заставляя изгибаться и вскрикивать, я не хочу кровопролития. Раз я сам не могу ее поцарапать или уколоть, то и металл проволоки не должен с ней этого делать. Поэтому эпизод будет выглядеть реалистично, но его надо хорошенько продумать. Лучше представим все это в замедленном движении, ********************************* хорошо, ******************* ****************** хорошо, *************************************** хорошо, ************************************ хорошо, *************************************** хорошо, ******************************* хорошо, ********* ********************** хорошо,****************************** хорошо ******************************* хорошо, ****************************** хорошо, ******************************* хорошо, *********************************хорошо, ***************************************и вот Хельга свободна: она, спотыкаясь, бредет к автостраде, почти голая, если не считать белых сапожек, ободранного мини-килта из рваных лоскутьев, едва прикрывающих ягодицы и манду, и белых волос, которые занавесили лицо. Напрасно она не откинула их, потому что, почти дойдя до ряда деревьев, она пробирается сквозь живую изгородь и падает, катится вниз по склону в глубокий ров и растягивается, всхлипывая, на дне. Она всхлипывает в полном отчаянии (мне это никакого удовольствия не доставляет, но все должно быть правдоподобно), приподнимается на руках и озирается по сторонам.
