Жили мы в ту пору в семье сестры отца, которую я звал Валей. У нас — трое, у них — две девочки. Мы переехали из Средней Азии и еще не получили свой метр. Квартира была коммунальная, как мы там все в одной комнате размещались, ума не приложу. Но ощущения тесноты или каких-то ссор не осталось, не помню. Хотя уединиться для сокровенного письма было негде. Однажды вечером, когда все наши и соседи улеглись, я улучил момент на кухне. Обливаясь слезами, стал писать Оле.
Вдруг заходит в трусах и майке дядя Андрюша, муж Вали. Добрый человек, классный сварщик у себя на работе. Но простой. И вот по этой-то простоте он, видно, сначала подглядел, чего я пишу, а потом выхватил тетрадку и ушел в комнату смешить людей. Там мои родители, Валя, дети, наверное, еще не спят. Я-то постарше их всех был. И такая стыдища.
Может быть, они посмеялись. Дядя Андрюша вернул тетрадку. А я умирал на кухне. И все порвал, конечно.
Позже я написал рассказ «Злой». О себе. О том, почему я стал злой вот с того самого случая. Не то, чтобы на дядю Андрюшу, а просто злой, наверное, из обиды, наверное, от «простоты», с какой люди могут влезть в тайны души, все растоптать и даже не почувствовать, что они совершили.
Странно, но каким-то чудом этот переворот, эта злость облегчила мои любовные страдания. По-прежнему я каждый день в классе видел Олю. И бывал на концертах, где она извивала узоры своей длинной красной лентой. И никого так сильно я не любил. Но, ни подойти к ней, ни писать, я больше не смел. Казалось, тут же появятся другие люди и лишь затем, чтобы плюнуть в душу. Не то, чтобы я боялся людей или не доверял, но что-то отгородило меня и так уж вышло, что они сами по себе, а я сам. То же самое случилось и с Олей.
Детская любовь. Безотчетная, вполне бескорыстная. Я же не видел в ней женщину. Хотя должен сказать, что и до и после у меня были отношения с женщинами. Лет с 4-х, если не раньше. В детском садике порола розгами меня мать за то, что я подглядывал за спящими девочками в «мертвый час», после обеда. Сам я никогда не спал в это время и так от нечего делать интересовался, что там у них между ног.
И была еще в ту же пору подружка. Мы заваливались в какую-то яму и начинали исследования. Потом она приходила с ваточкой, говорила, что мама не разрешает ей играть там, где не надо. Исследования между тем продолжались.
В нашем доме в Карабек-ауле была контора. Ничего, ни квартиры, ни контора, никогда не закрывались. Вечером, когда пустовала контора, девочки бухгалтера собирали нас там. Старшей было лет 10, другая помладше. Ну, и несколько пацанов. Все, конечно, трогали друг друга. Валя, которая старше, предложила мне засунуть в нее. Я — с удовольствием, но, оказывается, надо было засовывать в письку. А я-то думал, что для этого предназначена попка. С ней ничего не случится, а писька — это же такой хрупкий орган, и чем же она потом будет писать? Не помню, как мы выходили из этой пикантности, может, другие ребята были смелее, но, как бы там ни было, мы оставались друзьями. И когда мы переехали на Урал, эти мои подружки прислали свою фотокарточку.
