Когда это началось, когда возникло это вот ощущение? Сразу надо сказать: не со смерти, не с кладбища. Качество перешло ли в количество, количество ли в качество? С какой философской категории, которой пока я не подыщу слова. Разумеется, все здесь присутствует, ведь речь, по сути, идет о смерти, однако с какой? И есть ли одна такая, когда ты тоже переступаешь порог, хотя еще жив, и неизвестно, как долго ты еще проживешь, а порог переступил и видишь, как сгущаются тени.
Наверное, это может быть связано даже не с тем, что кто-то умирает. Умирали всегда и, похоже, всех нас ждет эта участь. Ходим на кладбище и, конечно же, думаем, что когда-нибудь окажемся здесь. Печально, однако до поры до времени остаешься жить в живом мире. И ничего, хлопочешь, борешься за существование — путеводная звезда светит тебе с небес. Какое уж тут царство теней? Воюешь за место под солнцем. Или погиб на войне, сразила болезнь или другая зараза — все равно ты не понял еще, что такое царство теней. А как поймешь, если мертв? Туда ведь попадаешь живым, и только так можно что-то увидеть, что-то понять, пережить. В этом и парадокс: мертвых надо пережить, чтобы оказаться в их царстве. Когда они сами начинают жить в тебе. И все более заполняют тебя, вытесняя живых.
Сложная, щемящая проблема, я понимаю. Но рано или поздно она возникает. Так когда? Почему? Когда эти ушедшие люди населяют тебя, потом заполняют, потом заслоняют все живое вокруг, и ты остаешься жить только с ними, часто наедине — только с ними.
Мне было семь лет. В первом классе я увидел ее — Олю Слепову. С бантиком, очень скромную и, конечно, обворожительную девочку, которая умудрялась быть незаметной. Отличница. Может быть, поэтому я и увидел ее, что она была незаметной. Грыз на уроках ворованный из дома кусковой сахар и смотрел на нее. У меня был не портфель, а сумка. Потом мне отец сделал деревянный чемоданчик. Мы жили так. А она иначе.
Что значит иначе? Просто она была очень красивая. Нравилась. Как нравится небо, солнце и т. п. Потом у нас были концерты. Оля выходила на сцену с лентой. Такая большая красная лента. Она маленькая, и лента вилась вокруг нее сначала змеей, потом — как кружатся звезды. В рисунке этого танца была какая-то роскошь. Огонь. Странно, скромная девочка так вот скромно танцует, а что получается? Тут я влюбился в нее.
Три года учились мы в одном классе — 1–2–3-й. Ни разу, по-моему, я с ней не разговаривал и вида не подавал. Кажется, и она меня не замечала. Слишком высоко была ее Поднебесная: ни мне снизу, ни ей сверху друг друга было не видно. Издалека я любил ее. Плакал ночами, орошал подушку. Потом как-то осмелился написать ей. Или о ней.
