То, что Гэллегер знает местных знаменитостей, успокоило усердного офицера. Он посмотрел на мальчика таким взглядом, который смутил бы менее искусного лжеца, но Гэллегер только подёрнул плечами, как будто от холода, и с очевидным безразличием ждал, что скажет офицер.
На самом деле его сердце тяжело колотилось. Он чувствовал, что если его напряжение будет замечено, он проиграет. Из тени домов неожиданно появился второй человек, весь засыпанный снегом.
— Что тут, Ридер? — спросил он.
— Ничего особенного, — ответил первый офицер. — У этого парня не горят фонари. Я крикнул, чтобы он остановился, а когда он не остановился, я засвистел. В общем, всё в порядке. Он просто отвозит кэб к Бахману. Езжай, — добавил он угрюмо.
— Пошла! — выкрикнул Гэллегер. — Спокойной ночи, — сказал он, обернувшись через плечо.
Когда он отъехал от двух полисменов, он облегчённо выдохнул. А когда оказался на безопасном расстоянии, он самыми грубыми словами обругал двух надоедливых дураков.
— Они могут запугать человека до смерти, — сказал он, пытаясь вернуться к своей обычной дерзости.
Но попытка не удалась. Он почувствовал, что в горле его застрял ком, что солёные, тёплые слёзы текут по его лицу.
— Не очень-то честно, что вся полиция хочет задержать такого маленького мальчика, как я, — сказал он, извиняясь за свою слабость. — Я не делал ничего плохого, я замёрз до смерти, а они ещё и придираются.
Было очень холодно. Когда мальчик затопал по подножке, чтобы согреться, резкая боль пронзила всё его тело. Когда он похлопал руками по плечам — он видел, что так делают настоящие кэбмены — в кончиках пальцев так сильно закололо, что он громко закричал. Он сильно хотел спать. У него было такое чувство, словно кто-то дал ему понюхать хлороформу, и он не мог сопротивляться дремоте, которая им овладевала.
Едва удерживая голову, он увидел светлый диск, похожий на полную луну, и догадался, что это циферблат, к которому он так стремился. Он проехал мимо, пока осознал это, но сам факт придал ему бодрости. Когда кэб уже объехал городскую ратушу, он вспомнил, что есть другие часы, на железнодорожной станции.
Он оцепенел от ужаса, когда увидел, что уже половина третьего и что у него осталось только десять минут. И это, и множество электрических фонарей, и вид знакомых зданий вывели его из полубессознательного состояния. Он приподнялся, прикрикнул на лошадь, которая отчаянным галопом понеслась по скользкому асфальту. Он не думал ни о чём, кроме скорости, и ни смотрел по сторонам, сворачивая с Броуд-стрит на Честнат-стрит. Здесь перед ним открылся прямой путь в редакцию, нужно было проехать всего семь кварталов.
