— А тебе она помогала?
Вот негодяй! Он все еще надеялся выцарапать из меня признание…
— А теперь что?! — Я не сразу понял, кому принадлежит этот крик, потому что Андерлолу не были свойственны такие интонации. Потом, с крохотным, но все же опозданием, дорого нам обошедшимся, он завизжал: — Идиоты, он же переворачивается! Чего вы там ковыряетесь? Ослепли, что ли?
Я посмотрел вверх. То есть мы оба посмотрели вверх. На смену взаимной злобе пришла паника. Из черного завихрения бури высунулась разинутая пасть, в которую стремительно засасывало нас — маленьких и беспомощных.
* * *
Подсчитано, что эту сцену видели 20 миллиардов зрителей. Страстная ссора между двумя любовниками одной и той же женщины, прерванная катастрофическим столкновением; двое мужчин, повисших на ремнях, крутивших головами и корчивших немыслимые рожи. Гнев, ступор! И испепеляющий стыд, особенно у молодого пилота, допустившего этот позор. Почти все человечество любовалось выражением страха на лице мужчины постарше — дикие глаза, вылезшие из орбит, а потом бесславный приступ рвоты, отнявший у сцены всякую фотогеничность, зато придавший ей максимальную достоверность.
Зря я позавтракал перед вылетом!
А голос — мой голос, — кричавший никому конкретно не адресованные бранные слова!
И тогда Гром, бросив штурвал, приказал Искусственному Интеллекту:
— Включить управление! Экстренная ситуация.
Двигатели засвистели, затряслись и вдруг стихли. Зрителю оставалось внимать голосу Искусственного Интеллекта, который спокойно докладывал о трудностях и запрашивал инструкции. Камера на обшивке корабля показывала то, что видели мы, то есть практически ничего: чернильную черноту, разделенную надвое мерцающей оранжевой лентой света. Лента находилась в движении, становилась все ярче, приобретала глубину, обрастала подробностями — и зритель вдруг догадывался, что заглядывает в самую пасть дорадо, что ярко-оранжевое нечто — это язык, превосходящий размерами кита и с причмокиванием пробующий утлый челнок на вкус.
— Сейчас он нас раскусит, — предрек Гром.
Но нет, язык вдруг загорелся синим светом, а когда челюсти сомкнулись, обшивка выдержала напор, только отчаянно застонали деформирующиеся крылья. Гром успел прижать их к фюзеляжу, а потом повис на бесполезном штурвале.
— Блонди! — позвал он.
Ответа не последовало. Эфир был наглухо забит помехами. С тем же успехом мы могли бы сейчас попытаться докричаться до другой планеты.
— Проклятие! — простонал Гром.
