Когда на заседании рабочей комиссии генерал Сергеев высказал мнение — поставить на голосование предложение военной стороны, отложить на время испытания, разобраться с явлениями затухания в блоке «сигма» и инженер-полковник Задорогин с председательского места хрипловато сказал: «Ставлю на голосование», в дымном, прокуренном помещении поднялись руки. Фурашов отметил: только военные подняли, штатские члены комиссии косились на Главного конструктора.
Тот сидел с рассеянной улыбкой на узком лице, которое подступающая старость не только не портила, а даже, напротив, красила, делала благороднее: седеющие брови, виски, прямой крупный нос... Белая сорочка под темным костюмом, галстук с аккуратным небольшим узлом — все было строгим, внушительным. Он не поднял руки. Не подняли рук и другие штатские.
— Большинство, — сняв очки, проговорил спокойно генерал Сергеев и поглядел прямо вдоль длинного стола, за которым сидели вперемежку штатские и военные, потом на председателя. — Можно, Юрий Павлович? — И повернулся к Бутакову. — План, Борис Силыч, мы подработаем. Думаю, дней за десять провернем...
— Это бесподобно! Останавливать испытание, срывать правительственные сроки! — Бутаков резко встал.
— Но, дорогой Борис Силыч, — сказал Сергеев и привычно вытер губы левой рукой, — в постановлении записано и другое: система «Катунь» должна отвечать высоким тактико-техническим требованиям. Это вы знаете?
Последние слова генерала прозвучали уже тогда, когда Главный открывал дверь; сизый дым, качнувшись, устремился за ним наружу.
Старому «дипломату» профессору Бутакову первый раз, пожалуй, изменила выдержка. И Фурашов, сидевший наискосок, в ту минуту испытал внезапную жалость к нему и вовсе не из-за слов, а из-за того, что вдруг открылось. Секундное раздражение преобразило лицо Бутакова, и то, что пряталось — горькие скобочки морщин у рта, болезненная синь под умными глазами, дряблость тонкой, просвечивающей кожи, — вдруг проступило, стало явственным. Показалось и другое: вся эта «штатская» элегантность профессора, инженер-полковника, некогда грозы и одновременно предмета обожания слушателей академии, просто нарочитая, искусственная.
Черный лаковый ЗИМ газанул, набирая по гладкой бетонке скорость с места, шурша шинами, понесся прямо к зеленым железным воротам объекта: Бутаков уехал, ни с кем не простившись.
После отъезда Бутакова толпа военных членов комиссии хлынула из дыма и мрака наружу, на теплый, прогретый солнцем воздух.
