— Теперь ясно: надо останавливать испытания... Шеф на три версты в землю глядит: понял, что я, разбив крышку, соединил цепи напрямую, отключив «сигмы».
Опять умолк: ему трудно было говорить.
— А зачем ты тогда?.. — Вопрос слетел у Фурашова неожиданно, и только тут он подумал: зря это делает — и не докончил мысль.
У Умнова глаза полузакрыты, не дрогнул ни один мускул — неужели ждал такого вопроса? Не поворачиваясь, чуть слышно спросил:
— Лучше было бы и третьей ракетой промах? Так?
— Лучше — не знаю... Но тогда было бы ясно, что старая «сигма», идея решения задачи точного наведения, заложенная в ней, не годны.
Умнов слабо усмехнулся, и Фурашов отметил: улыбка снисходительная.
— Все верно, Алексей... Только ты не учел существенной детали: и старая и новая «сигмы» — мое творение...
— Напишу обо всем! — сказал Коськин-Рюмин, загораясь и оглядываясь на Фурашова.
— Брось! — Фурашов вяло махнул рукой. — Никто не даст. На что замахиваешься?..
— Не дадут, старик? А почему? Почему не дадут? Мы кто? Коммунисты или слюнтяи?
Коськин-Рюмин, казалось, совсем забыл, где они находятся, крутился на стуле, говорил громко. Фурашов показал взглядом на молчаливого Умнова, и лишь тут журналист подчеркнуто примолк, поджав губы, уперев руки в колени, втянул голову, вроде бы обиженно вздулись еще московской бледности бритые щеки; весь его вид как бы говорил: «Пожалуйста, я могу и замолчать».
— А доказывать надо иными методами, — тихо сказал Умнов.
— Какими? — Коськин-Рюмин подался к нему.
— Вот... Алексей хоть и в историки когда-то метил, а человек рациональных методов... — Подобие улыбки, слабой и тусклой, вновь отразилось на лице Умнова. — Предлагал мне при всем честном народе сказать напрямую, что есть новая «сигма»... Может, он и прав... Не знаю.
Фурашов молчал: растравлять Сергея, продолжать спор было жестоко.
— Щадишь, Алексей... — опять медленно заговорил Умнов. — Конечно, не думайте, не герой перед вами... Но там доли секунды решали, некогда было тряпкой руки обмотать — и вот...
— Журавль в небе — хорошо, но не надо забывать о синице в руке, — невесело отозвался Коськин-Рюмин. — Можно оказаться на мели. Вот так! — Он причмокнул полноватыми, сочными губами.
— Шеф те же слова говорит.
Приоткрылась дверь, показалась голова сестры.
— Пора!
Оба поднялись. У Умнова чуть приметно скользнула по бледному лицу тень. Словно какая-то внутренняя боль заставила его содрогнуться.
— Алеша... ты там, в Москве... позвони Лельке. Ничего не произошло. Задержался я, и... все. А ты заходи, Костя.
