Она видела, как мечутся две фигуры - Вадима и женщины, и понимала - они дерутся, и не воспринимала данный факт иначе, чем кадры фильма или сценку особо бездарной, компьютерной игры для юных фанатов какого-нибудь особо заумного и давно забытого вида рукопашного боя. Ей вдруг стало смешно - женщина так красиво двигалась, взлетала высоко и легко, словно парила и пела ту чудесную мелодию даже движениями. Вадим же был неуклюж и груб. Бил всерьез, промахивался, получал плюху, падал и вновь неуклюже вставал.
Она не узнавала его - этот человек был слишком груб с женщиной, бился со всех сил, неистово, зло, не делая скидки ни на возраст, ни на пол, ни на красоту. И бил, стараясь попасть по лицу.
-- Как ты смеешь так себя вести с ней? - возмутилась Марина и упала, мгновенно заснув. И не видела, как женщина вспорхнула вверх черной птицей и исчезла в ночи. А Вадим, тяжело дыша, шатаясь, подошел к девушке и опустился рядом прямо на грязный асфальт. Долго вслушивался в ее ровное, сонное дыхание, набираясь сил, прежде чем доставить ее и себя домой.
-- Она вернулась ни с чем, -- Ойко злорадно усмехнулась, качнувшись к Бэф.
Лесс облизнула разбитые губы, затравленно следя за вожаком. Что он скажет, что сделает? Пятая охота неудачна. Наверняка это выведет его из себя.
Широкоскулый мужчина с задумчивым взглядом огромных карих глаз, покачивал пустым хрустальным фужером и, как обычно, не торопился высказать свое мнение. И как обычно - по его лицу невозможно было определить, какое оно.
Его мощный обнаженный торс обнимали тени, и мужчина казался расслабленным, не годным ни к нападению, ни к сопротивлению. Но и это было обманом, как и равнодушная безмятежность лица, как вальяжная поза, которую он занял в кресле, как небрежность одеяния - лишь легкие домашние брюки и знак вожака на груди - то ли талисман, то ли пустая татуировка.
Лесс смотрела на его голую ступню, что он поставил на край кресла и не смела посмотреть прямо в глаза Бэф. В этом сумрачном зале давно заброшенного костела ее одолевали странные непонятные чувства, холодком пробегая по спине, а сам Бэф рождал немоту не столько языка, сколько мысли. Она знала, что люди называют это чувство определенным словом, но сколько ни силилась вспомнить его - не могла. В этих стенах, в этом обществе само слово - память - теряло свой смысл.
Бэф насладился паузой, лениво встал, осторожно, будто боясь расплескать невидимую глазу жидкость, поставил фужер на низкий столик у кресла, и медленно подошел к Лесс. Пальцы с острыми, как лезвия ногтями почти ласково очертили овал ее лица, приподняли за подбородок, заставляя взглянуть в карие глаза. Она и не думала противиться. Пара секунд в тишине пустых зрачков и Бэф считал все, что с ней случилось.
