Он покинул забегаловку и направился на улицу Архивов, а я по-прежнему шел за ним в фарватере. Почувствовав, что краснею, машинально огляделся вокруг на тот случай, если Заваттер тоже окажется здесь ради удовольствия поднять меня на смех. Вероятно, он был прав, когда усомнился в тонкости моего нюха Похоже, я взял не тот след. Как и предполагалось, Баду вошел походкой завсегдатая на территорию Архивов. С улицы я видел, как он пересек огромный двор и исчез в здании для посетителей.
Я выругался, с трудом раскурил трубку и отвалил с чувством отвращения.
Мне понадобился целый час, чтобы прийти з себя. Потом я вошел в телефонную кабину и позвонил Элен.
– Что в точности сказал Заваттер насчет типа, за которым следил? Тот провел день в Национальных Архивах?
– После полудня.
– До самого конца?
– Да.
– Спасибо.
Осталось пожелать полного совпадения между вчера и сегодня.
* * *
Замок на двери Баду сразу же откликнулся положительно на прикосновение моего инструмента, изначально предназначенного для чистки курительной трубки и открывания консервных банок. Что же касается меня, то я предпочел бы хоть какое-нибудь сопротивление. Видимо, Баду не боялся ни воров, ни настырных посетителей. Такая чистая душа мне не подходила.
Вид комнаты не изменился. Все такая же чистенькая, скромненькая, с тем же вытертым ковром и одеждой на спинке стула.
С легким нежным ветерком уличный шум доносился через широко открытое окно, за которым сиял первый в этом сезоне настоящий весенний день.
Я принялся за работу.
Сам не зная, чего ищу, я обшарил одежду, не нашел ничего, кроме одного письма, отправленного из Нанта 5 января и начинавшегося словами: «Мой дорогой племянник…» Автор беспокоилась за будущее молодого человека, упрекала за ссору с отцом, одновременно осуждая отца за отношение к своему сыну как к бездари и выражая надежду, что это совсем не так. Племянник ответил на это письмо и, будучи человеком, привыкшим к работе с архивами, оставил себе копию, а может, то был оригинал, который он не отослал после трезвого размышления, и сейчас я держал его в руках. В общем, он протестовал против того, что его считали никчемотой, и заявлял, что сам пробьется в жизни без чьей-либо помощи (не считая отцовского пособия, естественно). Письмо кончалось довольно туманным намеком на желательность почтового денежного перевода.
Я положил письмо туда, где взял, и принялся за просмотр книг небольшой домашней библиотеки. Ничего веселого там не было: «Французские соборы», «Каменные клады», «Париж, каким он был» и т. д. Одна из книг оказалась совершенно истрепанной. Несколько иллюстраций вырваны и помещены в застекленные рамки, висевшие в изголовье кровати.
