Она засмеялась.
– Получили?
– Еще тепленькие и прямо в руки. Вы звоните по этому поводу?
Она посерьезнела.
– Нет. По поводу Заваттера. Вы были правы насчет денег.
– Понятно. Ему надоело работать за красивые глаза?
– Он прямо мне не признался, но это так. Сказал, что уезжает в провинцию.
– Заболела старушка родственница?
– Да.
– Какой болван! Как раз только что я получил деньги, но черта с два он увидит, какого они цвета. Значит, он перестал следить за Баду?
– Утверждает, что это все равно, что причесывать жирафа. Баду вышел из Национальных Архивов, где провел всю вторую половину дня, и спокойненько вернулся домой.
– Скажите еще спасибо, что наш забастовщик хотя бы закончил сегодняшний день. Ладно. Я займусь один всем этим делом. Больше ничего?
– Ничего.
– Ну хорошо… Доброй ночи, дорогая.
– Не такая уж дорогая,– хохотнула она.
– Ничего, финансовые дела понемногу поправляются.
Я надел пижаму и с трубкой в зубах занялся подсчетом наличности. Пятьдесят тысяч, взятые у Кабироля, плюс пятьдесят тысяч, обозначенные на чеке мадам Жакье, составляют сто тысяч франков. Вообще, кругленькая сумма. Но я думал о другом. Дело в том, что мадам Жакье продолжала думать, что я сплю с ее дочерью и пришел на улицу Гориньи только затем, чтобы получить отступного за разрыв. Она хотела меня купить. Недорого, но это лишь начало.
Прекрасно. Я как раз страдал острой нехваткой денег и был не в состоянии разыгрывать деликатность и обиду. Показалось, что я готов продаться? Да, готов. Запросто, без всяких фокусов. Гоните деньги, и я тоже буду покупать себе нейлоновые рубашки и кальсоны. Судя по чеку, которым я выудил со дна розового пакета, эти финтифлюшки даром не даются. 5415 франков! Не может быть! Наверное, я не так прочел. Ну конечно, цена обозначена внизу в специальной графе. Ровно две тысячи, что тоже немало. 5-4 было датой: пятого апреля, а 15 – номер продавщицы.
Я повертел трусики в руках еще пару секунд, потом, усталый, в плохом настроении, сунул их в пакет, пакет в ящик, а себя уложил между двумя простынями.
