Вместе с интендантом он обходил военные склады, спускался в сырые полутемные подвалы, где его встречали пустые, заплесневелые углы, заглядывал в дощатые, оклеенные бумагой воинские канцелярии, где пахло пылью amp;t сбрызнутых полов, дешевым табаком и чернилами, бранил ни за что ни про что кладовщиков, сердито топая ногами и угрожая расстрелом, хотя сознавал, что склады опустели не по их вине. С некоторых пор он как будто перестал бояться эпидемии, однако ежедневно самым педантичным образом выполнял свой дезинфекционный обряд и рекомендовал подчиненным пить кипяченую воду с Йодом.
За столом он говорил мало и нервно, жаловался, что пропал аппетит, неохотно делился новостями и смотрел исподлобья. А поужинав, дремал на стуле, положив ноги на перила галереи, пока Элисавета не заставляла его лечь в постель.
Она заметила, что он похудел — глаза впали, виски обтянуло кожей, щеки обвисли, и под подбородком образовались мешки, еще больше увеличив его сходство с рысью; серые глаза выцвели, стали водянистыми, безжизненными.
Элисавета была к нему внимательна, старалась угождать, как прежде, тревожилась о его здоровье. По ночам лежала и думала: «Он очень сдал, а я так счастлива». Она мучилась и упрекала себя за то, что обманывает его, что даже иногда желает его смерти, и ужасалась себе. Ей хотелось, чтобы ему тоже было хорошо. Прежде бывали минуты, когда она его ненавидела, теперь же она жалела его. Каждый вечер она ждала возвращения мужа из города, и после первых свиданий с пленным это ожидание бывало особенно нетерпеливым и тревожным. Ей было нужно видеть его, чтобы успокоить свою совесть, убедиться в том, что ничего не случилось, что ей ничто не угрожает, что и у него и у нее, слава богу, все хорошо.
Несколько дней он не замечал ее предупредительности, потом это начало его раздражать. Полковник был из тех мужчин, которые любят покапризничать, но не терпят, когда с ними обращаются как с детьми. Этому вспыльчивому, своенравному человеку ее преувеличенная внимательность казалась обидной.
— Как странно! Ты удивительно помолодела, — сказал он ей как-то за ужином. — И словно переменилась. Даже походка другая.
Она поймала на себе его острый, пристальный взгляд, в котором читались укор, подозрение и страх.
— Это плохо? Тебе, быть может, хочется, чтобы я поскорее состарилась?
Он опустил глаза в тарелку.
— Нет, но я удивлен. Ты изменилась. Даже в молодости ты не была такой… оживленной… Ведь ты не так уж молода. Что ты вообразила? Тебе скоро сорок.
