—Растревожили вы меня, братец,— взволнованно сказал Махкам-ака.
—Что, уста, что с вами? — забеспокоился Исмаилджан.
—Нет, ничего. Думал я над этим, переживал, а вот такое не приходило в голову. Хорошо, что подсказали!
Исмаилджан даже смутился. Ему показалось, что Махкам-ака понял его рассказ о детях из роддома, о своей старушке матери как намек.
—Я не к тому говорил, уста. Она ведь тоже от жалости только сказала. Разве справится...
—Нет, нет. Так и надо поступить. Сделайте одолжение, братец, подскажите, как действовать. Куда идти?
—Не знаю, уста, честное слово, не знаю,— сказал, улыбаясь, Исмаилджан.— Пришел сюда за работой, а вижу — создал вам лишнюю заботу. И потом, вам же необходимо поговорить с женой. Неизвестно еще, что скажет она... Не спешите.
—Нет, Исмаилджан, это дело нельзя делать не спеша. Это самое нужное сейчас дело. И жена не станет возражать. А будет возражать — сам вынянчу. Помогите мне, скажите, куда идти?
—Толком и я не знаю. Говорят, будто создана особая комиссия по приему эвакуированных детей-сирот. Говорят, сам Аксакал возглавляет эту работу.
—Кто, Юлдаш-ака?!
—Именно он.
—Вот видите, Исмаилджан! У Аксакала государственных дел по горло, а занимается детьми сам, никому не доверяет. А я-то, Махкам, и народных дел не выполняю, и детьми не обременен — сижу сложа руки. Жена тоже здорова, полна сил. Способна вон гору свернуть, а только и знает собирать яблоки да подметать двор...
—Уста...
—На голове у меня чалма, подпоясан платком, считаю себя человеком. Надо же! И о чем я думал? Такой большой человек, как Ахунбабаев[33], встречает детей с распростертыми объятиями, а я...
Проводив Исмаилджана до калитки, Махкам-ака больше не вернулся в кузницу. Поднялся на айван и позвал жену. Говорил Махкам-ака так, будто сам видел все: бомбежку роддома, землянку, окутанную огнем и дымом сражения, самолет, увозящий трех младенцев... Ничего он не забыл из рассказа Исмаилджана: ни просьбу его старухи матери привезти тех малюток к ним в семью, ни почин Юлдаша-ака, возглавившего работу по устройству спасенных детей. И о своих думах не умолчал Махкам-ака, выложил все без утайки.
Мехриниса слушала, не спуская с мужа глаз, потом опустила голову и уткнулась лицом в край курпачи.
Глава седьмая
Когда Салтанат поступила на работу, кое-кто посмеивался: «Потеха! Салтанат училась, училась, а выучилась только на почтальона!» Особенно допекала Салтанат ее бывшая одноклассница Азада. Шлепнув как-то по наполненной до отказа сумке девушки, она прошла мимо, сморщив нос и прошипев: «Профессорша!» Вечером Салтанат, волнуясь и чуть не плача, рассказала об этом Батыру. Батыр выслушал ее и весело расхохотался.
