Александрийская поэзия | страница 28
О всеблаженный Комат! Ты сам пережил это чудо,
Ты был в ларец замурован, питался ты медом пчелиным;
Так ты дожил до поры, когда все плоды созревают.
Ах, если был бы теперь ты в живых и жил бы со мною!
Коз твоих мог бы прекрасных гонять я на пастбище в горы,
Голос твой слушал бы я; под сосной иль под дубом прилегши,
Ты, о божественный, пел бы, Комат, мне сладкие песни».
90 Так он, окончивши песню, умолк; на это сейчас же
«Милый Ликид, — я ответил, — напевам, и многим и славным,
Нимфы меня обучили в горах, где быков стерегу я,
Песням таким, что их слава домчалась до Зевсова трона.
Та, что спою, — лучше всех; чтоб тебя уважить, начну я
Тотчас ее; ты ж послушай, ты с Музами издавна дружен.
«Да, Симихиду на счастье чихнули Эроты;88 ах, бедный!
Так же влюблен он в Мирто, как влюбляются козы весною.
Что ж до Арата, который из всех — его друг наилучший,
Сердце свое раздирает он к мальчику страстью; Аристис
100 Знает про это, почтеннейший муж; ему Феб разрешенье
Дал бы, чтоб спел под формингу89 он возле треножника песню
И рассказал, как Арат пламенеет, охваченный страстью:
«Пан, получивший на долю прелестной Гомолы90 долину,
Мальчика этого ты в его милые ввергни объятья
Раньше, чем сам позовет, будь Филин это или другой кто.
Если услышишь нас, Пан дорогой, то аркадцы-мальчишки
Пусть по бокам и плечам тебя сциллы стеблем не посмеют
Больно хлестать, рассердившись за то, что еды не хватает.91
Если ж иначе решишь, то будешь всю ночь ты чесаться,
110 Ногтем укусы скребя, уснув на крапивной постели,
Будешь зимою ты жить на холодных Эдонских вершинах,92
Возле Геброна-реки93 обитая, к Медведице близко;
В летний же зной тебе жить на границах страны эфиопов,
Возле Блемийской скалы,94 где и Нила истоков не видно!
Вы же, Эроты, покиньте Библида любимого волны,
Свой Гиетид и Ойкунт, где алтарь белокурой Дионы95
Ввысь вознесен; вы, Эроты, чьи щечки румянее яблок,
Нынче в красавца Филина метните острые стрелы,
Крепче метните! Зачем беспощаден он к милому гостю?
120 Сам же — как плод перезрелый; недаром красотки смеются:
«Горе, ах горе, Филин! тебе красоваться недолго!»
Больше не станем, Арат, у дверей до утра мы томиться,
Ноги себе обивать. Петухов предрассветные крики
Пусть повергают других, а не нас, в огорчения злые.
Пусть-ка отныне Молон отличается в этой палестре.
С нами ж да будет покой, и пусть знахарка-старуха,
Плюнувши, впредь заклянет навсегда нас от бедствий подобных».
Вот что я спел, а пастух, улыбнувшись приветливо снова,