Мужчина в сапогах удивленно смотрит на нас.
— Ясное дело, со мной воевать вы горазды, — говорит он неуверенно. — А я-таки людей воспитываю, у нас в колхозе комсомольцы — во! Не то что здесь, в городе.
Не попрощавшись, он резко сворачивает на другую улицу и уходит. Мы молча спешим к штабу за подкреплением.
— Им, комсомольцам времен гражданской войны, легче было, — нарушает тягостное молчание кто-то из ребят. — У них винтовки в руках были. Дали бы мне оружие, я бы один всю эту кодлу разогнал. Влепил бы кому следует.
— Вот и дурак, — неожиданно спокойно возражает ему другой член группы, приземистый широкоплечий паренек (я его знаю, он работает фрезеровщиком на заводе). — Потому тебе оружие и нельзя доверить. А будешь и дальше так думать, то и в опасный момент не доверят. Один дурак хулиганит, другой дурак в него стрелять будет? — Он усмехается. — Стрелять! Ишь ты, храбрец! А ты его словом убей. Правильно дед сказал, — заключает он, рассекая воздух крепкой ладонью, — кишка у нас тонка, слово использовать не умеем. А они, те, из двадцатых, умели. Учиться у них надо.
— Врет он, твой дед, — сердито, но уже сдержанно буркает воинственный «сторонник винтовки». — Впятером против тридцати — да они тебя и слушать не будут. Горлом возьмут.
На этом разговор прекращается.
Когда мы через некоторое время являемся, так сказать, в усиленном составе к кинотеатру, стиляг уж и след простыл.
— Ни одного, как назло, — от души возмущается недавний приверженец резких мер. — Мы бы им тут сразу разъяснили, кто они есть...
— Убивать бы их стал? — любопытствует командир группы. — Камнем по голове или как?
— Да брось ты, — обижается комсомолец, — я ведь тогда так сказал, сгоряча. — Нагнувшись, он поднимает с земли красную обертку от контрабандной жевательной резинки и, сердито глядя на нее, грозится: — Ну погодите, прохвосты, еще встретимся. Придется вам побеседовать с нами, придется.
Я слежу, как залог будущей горячей беседы — обертка от американского «чуингвама» — исчезает в его кармане, и улыбаюсь. Ничего, он, видно, толковый парень, только слишком горяч. Обломается. А душевный пыл — дело хорошее. Такого хватит надолго.
Выполняя свой план, я оставляю группу у кинотеатра и иду на другой участок. Что-то там? Идти довольно далеко. Район наш не маленький.
А может, он в чем-то был прав, этот вояка-комсомолец? Может быть, на обнаглевшего мещанина слова действуют только после резкого нажима — после штрафа, например, или крепкого кулака?
