В этот момент к разговору присоединился смуглый толстяк невысокого роста. Он жевал горький тростник, и красноватая пена скапливалась у него в уголках рта. До сих пор незнакомец был занят тем, что увлеченно выводил при помощи толстой кисти красной краской царский знак на мешках с зерном, на которых устроились друзья.
— Я сириец и вот уже десять лет веду в этом порту торговлю рожью, о высокочтимые господа-иностранцы, но никогда не слыхал, чтобы здесь пели сирены, а другого такого охотник ка до новостей вам не найти: ни одна не пройдет мимо моих ушей — ведь, как все уроженцы Дамаска, я, можно сказать, вырос на базаре. Кроме того, один мой дядя, чьи предки были лоцманами в Леванте, оставил мне в наследство пергамент, на котором записаны три вопроса для сирен. Если задать их, то эти морские дамы непременно должны ответить, и мне бы очень хотелось поставить такой опыт.
Взгляд сирийца постоянно бегал, словно ему приходилось стеречь четыре лавки сразу, а еще у него не хватало двух зубов и правую руку покрывали какие-то голубоватые бородавки. На все расспросы Эвмона и Эгиста о том, каковы же были эти вопросы, он отвечал уклончиво, но к Эгисту обращался с большим почтением, называя его высочеством и все время делая попытки поклониться ему. Фракиец это заметил и решил, что сириец, по всей вероятности, ездил в глубь страны покупать зерно и видел Эгиста во время какого-нибудь шествия и теперь узнал его. Поскольку никаких прекрасных незнакомок не было и ничего интересного в порту не происходило, они отправились в таверну — выпить вина и посидеть в тени на площадке под навесом из камыша.
— За сирен и их песни! — сказал Эвмон, поднимая свою кружку.
— В наших морях водятся только грустные и молчаливые сирены, волны носят их вялые, сонные тела туда-сюда, они не обращают никакого внимания на проплывающие корабли и ничего не отвечают страстным юношам, которые готовы отдаться им душой и телом. Виноват же в том, что наши северные моря безмолвны, один ирландский миссионер, — продолжил свой рассказ юноша с лютней. — На острове, где он жил, а может, и сейчас живет, его превозносят до небес. Звали этого монаха-аскета Тихеарнайл Клонский, и, принеся нам евангельское учение, он запретил всем пить aqua vitae[25] и танцевать обнявшись. Многие юноши в те годы выходили к морю послушать чудесное пение, а самые пылкие предавались плотским радостям со страстными морскими созданиями. Несчастные знали, что заплатят жизнью за любовь, но, несмотря на это, миссионер то и дело видел на берегу родных и близких безбородых юношей, оплакивающих своих погибших чад, развращенных и утопленных морскими красавицами, и решил во что бы то ни стало избавить нас от сей напасти. Он отправился на свой остров и заперся в библиотеке, которая раньше принадлежала самому Святому Патрику
