— Я не спрашиваю вашего разрешения закурить, поскольку я вижу пепельницу. Или то, что вы ею называете.
— Правильно, — кивнул Сорин, потому что на столе стояла обрезанная жестяная банка из-под датского пива. Красивая баночка, но не хрусталь, понятно, который стоит на письменном столе в шикарном и экстравагантном офисе деловой дамы.
Письмо оказалось сравнительно коротким.
«Уважаемый Всеволод Иванович!
Когда Вы будете читать эти строки, меня уже не будет на свете. Но умирать и уносить с собой груз обмана и вины мне было бы неприятно. Хотя в моем поступке и нет ничего серьезного, я в этом убеждена, но тем не менее я хочу предстать пред Богом, рассчитавшись со всеми земными грехами.
Всеволод Иванович! Во время нашего разговора в день смерти Княжина я скрыла от вас одну деталь, вернее, одно происшествие, которое потом, после долгих и мучительных размышлений, оценила как достаточно серьезное и имеющее для Вас большое значение. Я рассказала Вам о визите неизвестной девушки к Княжину после полуночи. Но до полуночи, примерно без десяти девять, состоялся еще один визит. В лифте поднимались двое ребят из рок-группы «Мятежники». Бас-гитара Лева Новиков и ведущий солист Дима Талиев. В руках у Левы была коробка с тортом, по-моему сливочным, я не уверена. Когда они ушли от Княжина, я не знаю. Я люблю эту группу и знаю ребят в лицо. У Княжина они бывали часто. Этому визиту я бы не придала значения, если бы не гибель Акима Петровича. Вот и все мое сообщение. Это наверняка не имеет отношения к трагедии. Ребята посидели и уехали. Но теперь на душе у меня легче.
С уважением, Дворецкая А.»
Сорин отложил письмо и взглянул на Локтеву. Она с интересом читала какую-то казенную инструкцию, приклеенную к сейфу. Сорин даже не помнил, чего эта инструкция требовала — гасить ли свет, когда уходишь из кабинета, или не оставлять на столе секретных документов.
— Ваша мама любила эстраду?
— О, да! Обожала. Всю, начиная с Лещенко довоенного и кончая современным Лещенко. Кумир, естественно, Клавдия Ивановна Шульженко. Воспоминания о послевоенных годах, «Синий платочек» и прочие сентиментальные вещи, нами это воспринимается с трудом, в чем скорее всего есть наша беда. То, что творится в нашей эстраде последнего десятилетия, вызывало у нее зубовный скрежет и истерики.
— Истерику допускаю, — засомневался Сорин. — Но чтоб Анна Николаевна скрежетала зубами, простите, не поверю.
— Именно так, — она холодно улыбнулась. — Мама сама когда-то пыталась петь. У нее громадная коллекция пластинок, есть еще графитовые, Апрелевского завода. Магнитофонных записей она не признавала. А пластинок — немереное количество.
