Сорок
восемь часов спустя облаченный в тропический костюм Аллейн вышел из
президентского “роллс-ройса”, встретившего его в главном аэропорту Нгомбваны.
Изнемогая от жары, он поднялся по грандиозной лестнице, вдоль которой спиной к
нему замер строй руританских гвардейцев, и оказался в созданной кондиционерами
прохладе Президентского дворца.
Взаимодействие
на высшем уровне принесло плоды в виде полновесного и мгновенного приема,
какого удостаиваются только “особо важные персоны”.
– Мистер
Аллейн? – произнес молодой нгомбванец, украшенный золотыми кистями и
аксельбантами адъютанта. – Президент так рад вашему приезду. Он примет вас
сразу. Хорошо долетели?
Аллейн
последовал за небесно-синим мундиром по роскошному коридору, из которого
открывался вид на экзотический парк.
–
Скажите, – спросил он дорогой, – каким титулом полагается пользоваться, обращаясь
к Президенту?
– “Ваше
превосходительство”, – обернувшись, ответил адъютант, – господин Президент
предпочитает эту форму обращения.
–
Благодарю вас, – сказал Аллейн и вошел за своим поводырем во внушительных
размеров приемную. Весьма представительный, широко улыбающийся секретарь сказал
что-то по-нгомбвански. Адъютант перевел:
– С
вашего разрешения мы пройдем прямо к нему.
Двое
стражей в щегольских мундирах распахнули двойные двери, и Аллейна ввели в
необъятный зал, в дальнем конце которого сидел за громадным столом его старый
школьный приятель, Бартоломью Опала.
–
Суперинтендант Аллейн, Ваше превосходительство, господин Президент, сэр, –
торжественно провозгласил адъютант и удалился.
Его
гигантское превосходительство уже не сидело, но приближалось к Аллейну легкой
поступью профессионального боксера. Колоссальный голос взревел:
– Рори
Аллейн, клянусь всем святым!
Ладонь
Аллейна потонула в ладони Президента, а спина получила несколько увесистых
хлопков. Стоять навытяжку и кланяться, сгибая только шею, что по представлениям
Аллейна отвечало этикету, оказалось делом затруднительным.
–
Господин Президент... – начал он.
– Что?
Глупости, глупости! Фигня, дорогой мой (как мы выражались в “Давидсоне”).
“Давидсоном”
назывался пансион при прославленной школе, в которой оба они учились. Громобой
был слишком консервативен, чтобы заботиться о словах. Аллейн увидел, что он-то
как раз надел старый школьный галстук. Больше того, на стене за его спиной
висела в раме большая фотография “Давидсона” с группой мальчиков, в заднем ряду
которой виднелись и они с Громобоем.
