Постояли над ним люди и разошлись. Даже друзья отошли. Может, дядя Ваня, главный медик, сказал: «Дайте человеку покой! Чего обступили?»
Правда, время от времени кто-нибудь подходил к нему: то совал в рот какую-то пилюлю, то поил чаем.
Первый звук, который глухо донесся до Азата, был звук разрывающейся бомбы. Наверно, где-то недалеко бомбили. Содрогание земли он ощутил спиной. Затем мальчику показалось, будто слух чуточку прояснился. Он услышал чей-то голос, очень слабый, будто доносившийся из-под земли:
— Потащил я его волоком… Это же Титов рассказывает!
— Я слышу! Я слышу! — прошептал Азат и заплакал! Слезы текли и текли по щекам, позоря юного партизана. «Даже вытереть нос не могу», — горько усмехнулся мальчик.
— Я слышу, ребята!
Азат старался внятно и громко выговорить эти слова. Но его никто не услышал.
— Я слышу!
Первыми кинулись к нему мальчишки.
— Гоп-ля! Гоп-ля! — отплясывал Мишка-поваренок. — Ожил! Смотрите, уже разговаривает!
Снова столпились люди около Азата.
— Можно его усадить? — обратился Микола Федорович к дяде Ване.
— Оставьте его в покое! — сказал он строго. — Ему положен госпитальный режим… Микола Федорович, побудь возле него и никого не подпускай, обеспечь полную изоляцию, какая положена в партизанском лазарете.
Хорош лазарет — под открытым небом!
Дядя Ваня вдруг замолчал. Все головы, словно по команде, повернулись налево. Что еще случилось?
На поляну вышел Верзила, бывший полицай из Холминок. Его фигура выросла неожиданно, как призрак среди ночи. Верзила шел, сильно припадая на одну ногу. Лицо его было в ссадинах, на лбу запеклась черная кровь. Он подошел к командиру и начал докладывать, стараясь держаться прямо:
— Я бежал вслед за начальником штаба и Отто. — Он говорил с большим трудом, время от времени выплевывая кровь: — А тут взрыв. После взрыва я искал их, но нигде не нашел. Наверно, взрывной волной унесло. Ночью я вернулся к мосту, думал, хоть что-нибудь…
Он покачнулся и неожиданно рухнул наземь. К нему бросились дядя Ваня и Микола Федорович.
Через час Микола Федорович вернулся к Азату очень расстроенный.
— Его не стало, — проговорил Микола Федорович прерывающимся голосом.
А потом, путая русскую речь с украинской, повел страстный разговор. Очевидно, он волновался, как никогда. Считал себя кругом виноватым.
— Ты прости меня, — говорил он Азату. — Я був за старшого. Хи ба ж ты побежал, не послушался команды? Хотел им помочь, да? Усих простят, а меня не…. Чи вернешься в строй, чи нет…
