Из-за горы поднимался осторожный рассвет.
На военном совете мнения разделились. Начальник гарнизона предлагал обождать подкрепления, делегаты броневика не соглашались: станицу нужно было брать решительным маневром, иначе белые разнесут город артиллерийским огнем. Матросы взяли верх. Глубокой ночью через мост на ту сторону переправили эскадрон кавалерии, поддержанный рабочим взводом, выступавшим на отобранных извозчичьих лошадях. Копыта лошадей обвязывали соломой и тряпками,— шли без звука. Командир отряда Забей-Ворота сдавленным, свистящим шёпотом кричал на длинноносого хлопца, вздумавшего было покурить табаку. Хлопец, отвернув в сторону голову, беззаботно похлопывал ладонью по перилам, точно брань относилась не к нему, а к чужому дяде. Помахав сложенной надвое плетью, Забей-Ворота сердито поднялся в седло и отъехал.
Река шумела, била крутой, тяжёлой грудью, раскачивая столбы, мост шатался, как подвыпивший. В хвосте отряда катился на дутых шинах реквизированный у хозяина поташного завода фаэтон, запряжённый парой сильных вороных коней. В нем сидел скучный Никита Шалаев, невесело облокотившись подбородком на гармонь. Управлял лошадьми рябой матрос. Он весело чмокал на лошадей и довольным голосом подгонял отстающих:
— А ну, ходи живей, оркестр везу!
Оборачиваясь к седоку, рябой усмехался и приятельски хлопал его по плечу:
— Не стесняйся, браток, — шубу дадим.
Никита сдвигал картуз с затылка на брови и, не отвечая, угрюмо сопел. Рябой ёрзал на облучке широким обтянутым задом и удивлялся:
— Шо стесняться, не понимаю. Може, ты гари хочешь, — допытывался он, — то у мене спирт есть.
Проехали мельницу и повернули садами к кирпичному заводу. Лошади тяжело тащили по крутой дороге. Над качающимися папахами всадников медленно поднимался кривой, как сабля, месяц. Перевалив первую гору, обошли станицу и, спустившись к реке, спешились в овраге: здесь устроили засаду. Снизу гора казалась очень высокой, по выжженной солнцем траве карабкались редкие кустики тёрна и боярышника. Ребята закурили и расположились в ожидании условного сигнала.
Висевший над водой густой туман зашевелился и, расползаясь на небольшие облачка, стал таять. Дядько в бинокль уже ясно различал пятно отряда. Минут через пятнадцать можно было разглядеть даже отдельного человека, лошадь, коляску.
На горе тоже замечалось оживление — пробежали четверо с лопатами, от крайнего домика вверх по станице проскакал верховой в бурке.
