Вот еще одно описание внешности, сделанное человеком, хорошо знающим Юлиана, и старающимся в то же время сохранить беспристрастность, столь важную для историка. Видел он его таким: «Роста был среднего, волосы имел мягкие, как бы уложенные гребнем, бородку волнистую, острую. В приятных глазах светился огонь, что свидетельствует об уме. Брови красивые, нос очень прямой, рот великоват; нижняя губа немного свисала. Спина крепкая, слегка сутулая, плечи широкие. От макушки до самых кончиков ногтей был мужчиной правильного сложения, отличался силой и хорошо бегал».
И что же там все-таки с глазами Юлиана — они приятны и светятся умом или, как хочется Григорию из Назианза, возбуждены и бегают, как у помешанного? Явление это хорошо известно и снова и снова находит подтверждение в сегодняшней жизни: два по-разному настроенных наблюдателя иначе видят и объясняют одну и ту же черту или манеру поведения человека. Что одному кажется живостью ума, другой осуждает как проявление сумасшествия. Во всяком случае, в глазах и взгляде Юлиана должно было быть нечто такое, что поражало встречавшихся с ним людей, привлекая одних и отталкивая других.
А как объяснить расхождение в описаниях Григория и Аммиана такой определенной вещи, как телосложение: спина и плечи? Наверняка оба говорят правду, только о двух разных периодах жизни Юлиана. Афинский студент выглядел хилым и тщедушным, затем условия изменились, и Юлиан окреп и возмужал.
Уже ближайшее будущее опровергнет недоброжелательные оценки Григория из Назианза. Выяснится, что Юлиан — это не смешной и неуверенный в себе мальчишка, а настоящий мужчина, который в тяжелейших условиях сумеет противостоять всем опасностям, это вождь и политик, смело идущий к намеченной цели, осознавая при этом свои обязанности по отношению к государству и обществу.
Источником кардинальных перемен в жизни и одновременно испытанием характера молодого человека стали события, происходившие как раз во время афинской учебы очень далеко от Эллады, на Рейне, летом 355 г. Это они послужили причиной очень краткого — всего трехмесячного — пребывания Юлиана у подножия Акрополя. Ведь уже в начале октября ему было велено незамедлительно явиться в Медиолан к императорскому двору.
Молодой студент в слезах прощался с Афинами. Он был обеспокоен и подавлен, тем более что в приказе прибыть в Медиолан не называлась причина вызова, что только усугубляло худшие опасения. Пришлось, однако, подчиниться срочному распоряжению, а затем и покорно согласиться на предложенную милость — провозглашение цезарем при Констанции II.
