Конечно, Одиссей плюнул. Но не из-за боязни устать или угробить новаторством хозяйку, а больше потому, что ни одно из перечисленных ремесел он не знал от начала до конца. Так вот и учили на курсах усовершенствования контингента,
Шли годы. И сын неба все меньше отличался от коренных понтеян. Даже и лицом стал на них похожим, только синева на подбородке и под носом от тщательного скобления острым камушком слегка выдавала его происхождение, но это если приглядываться. А если не приглядываться — такое же безволосое, слегка приплюснутое лицо, такой же мощный загорелый торс, такая же набедренная повязка. И по фасону, и по расцветке. Ну, может, немножко пошире.
И уже, бывало, начнет Одиссей вспоминать, что это за штука, которую он таскает на плече, которую кладет рядом, ложась спать, а вспомнить и не может.
— Машутка, Юдька! А что это у папки за штука? Кто знает? Кто вперед ответит, а?!
— Автомат! — кричат девчонки хором и хохочут. А отец им за это по гостинцу, жареному кабаньему хвостику.
«Ага, — вспоминает, молча, — правильно, автомат… С разрывными зарядами… Ага…»
А однажды Одиссей почувствовал, что у него в животе образовывается новый орган, тот, который отрицательно реагирует на прогресс. Испугался, конечно, не на шутку.
— Пенелопа, пощупай, что это у меня?
— Подумаешь, у меня тоже это есть, — легко поставила диагноз жена.
Одиссей на пробу попытался думать о чем-нибудь прогрессивном, ему сразу сделалось нехорошо. «Видать, окончательно в понтейца превращаюсь», — так подумалось.
А потом испуг прошел. Наступило состояние неопределенности, то ли радоваться переменам в физиологии, то ли, наоборот, кончать с собой таким. С одной стороны, мечтал, чтобы получилась на Понтее маленькая колония землян, ну, полуземлян, чтобы эта колония стала со временем республикой…
С другой стороны, надоело нескончаемое ощущение временности, уносящее нервные клетки и сводящее с ума, а окончательное превращение в понтеянина сулило бы гармонию и успокоенность души…
Забегая вперед, отметим, что новый орган не развился как следует, но состояние неопределенности оказалось стойким, оно только усиливалось или ослабевало, но никогда не оставляло совсем…
Так прошла жизнь. И как водится хоть на какой планете, ни одна мечта о гармонии не сбылась. Дочери выросли, замуж вышли за местных парней, внуков родили, но внуки знали по-русски лишь несколько слов, а больше любили скакать по деревьям с примитивными дротиками и орать нечленораздельно. Где ему, Одиссею, против генетики целого человечества одному!
