— Приятно познакомиться, — Сергей пожал петербуржцу руку и подумал: «Надолго ли?» — Он знал стихи Мандельштама, чувствовал звенящую струну в интонации Марины, обещавшую серьезное увлечение гостем. — Чрезвычайно рад!
Сергей ожидал увидеть некоего Питерского Аполлона. Приехал милый, курчавый, застенчивый еврей, с томным взглядом из-под кукольных ресниц. Испуганный, неловкий и от того казавшийся надутым. Марина в гостя впилась со всей своей ненасытностью на новых талантливых людей. Осип прожил в Москве две недели. Уехал, прощаясь навсегда, сказав Марине с интонацией уходящего на дуэль улана:
— Меня засасывает. С этим надо как-то покончить. — И посмотрел на нее с трагической обреченностью. О, какая боль, какая скорая и мучительная разлука!
После его отъезда Цветаева написала первое обращенное к нему стихотворение — прощальное:
Никто ничего не отнял —
Мне сладостно, что мы врозь!
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих верст…
…..
Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих лет.
— Я не знала, что он вернется, — объяснила она Сергею, сообщив через несколько дней, что Осип приезжает в Москву снова. — И посвятила ему прощальные стихи. Вот. — Марина прочла Сергею пару четверостиший.
— Пронзительно… — Сергей отвернулся.
Что почувствовал он, кроме гордости за поэтическое мастерство жены, услыхав эти строки? И как не могла понять она, что даже безоглядная преданность Сергея не защищает его от боли! Такие рыдания, такой надрыв — другому! Такое восхищение — другим!
Мандельштам вернулся в Москву в том же феврале, и до самого лета потянулась череда его «приездов и отъездов, наездов и бегства, по выражению Цветаевой. Он ездил в Москву так часто, что даже подумывал найти там службу и остаться жить.
И помчались в угаре взаимного увлечения, в пьянящих парах поэзии, в бесценном величии московских соборов эти чудесные дни с февраля по июнь 1916 года, дни, когда Цветаева «Мандельштаму дарила Москву».
Был ли между ними роман в настоящем смысле слова? Да. К тому же — совсем не тайный. И для Мандельштама эти отношения значили больше, чем для Цветаевой. «Божественный мальчик» и «прекрасный брат» в Мандельштаме были для нее важнее возлюбленного. Пылкая Марина будила в мечтательно-дремлющем философе чувственность и способность к спонтанной и необузданной любви. Но не только способность к любви, а и к стихам о любви. От стихов, написанных Марине, ведет начало любовная лирика Мандельштама. Но тон задавала она:
